Окончательная реальность - Вильгельм Зон Страница 15

– Хотелось бы понять, как же вы определяете, какое искусство современное, а какое нет, если работы созданы в одно время?

– Очень просто. Современное искусство позволяет себе смеяться, надменная повествовательность больше никому не нужна. Ирония и смех – вот основные атрибуты нового взгляда. Поставить под вопрос всё. Опровергать, развенчивать, придавать иные смыслы.

– И всё смеясь? Смех обычно используют, чтобы привлечь плебеев, неспособных воспринять что-то более сложное. – Умберто старался говорить сухо. – Все эти дураки-комедианты, выступающие в бесконечных смехопанорамах, нужны лишь для того, чтобы оболванивать людей, делать из них послушных обезьян.

– Обезьяны не смеются, смех присущ только человеку, – благодушно ответил Вильгельм. Изучив направление, на американский манер называемое поп-артом, Вильгельм пребывал в прекрасном расположении духа: работы русских поп-артистов пришлись ему по вкусу. Хотя поначалу он несколько испугался. Картина, напугавшая его, была написана в манере, пародирующей соцреализм 30-х годов. На ней – стол, уставленный полупустыми бутылками. За столом три человека, очевидно, в последней стадии опьянения. Один из них, пожилой, одет в генеральскую форму. Он судорожно вцепился в кресло, чтобы не упасть. Тупой взгляд устремлен в одну точку. Кругом поломанная мебель. Персонажи выписаны с большим чувством юмора, гротескно, можно даже сказать – карикатурно. Самый смешной, с перекошенным лицом, схватившись за горло, стоит в углу. Приглядевшись, Вильгельм ахнул. Да это же Гитлер! Нагнулся, прочитал подпись: «Кукрыниксы. Последняя пьянка». «Ну и ну», – подумал Вильгельм и пошел дальше.

Дорога, проложенная бывшими советскими карикатуристами Куприяновым, Крыловым и Соколовым, оказалась магистральной. Великолепная живопись их учеников Комара и Меламида, остроумные скульптуры молодого художника Пригова, острые работы признанного гения Кабакова…

Вильгельм вышел на улицу. Прождав, конечно, не час, а минут семь, плюнул, действительно купил новый билет и отправился обратно в музей на поиски Умберто. Он нашел его у самого выхода перед картиной Ильи Сергеевича Глазунова. Любимец состоятельных москвичей старшего возраста, Глазунов писал представителей власти и деловых людей, артистов и спортсменов. Особенной популярностью пользовались его работы в «исконно русском» стиле. Так, знаменитый триптих «Внуки Гостомысла» изображал депутатов Государственной Думы. Никулина, Вицина и Моргунова в образе Рюрика, Трувора и Синеуса. Мастерство Ильи Сергеевича было столь высоко, что ему, до мозга костей восточному человеку, не стеснялись заказывать портреты кое-кто из западных властелинов.

Огромная картина в богатой раме занимала отдельный зал. И не случайно. Фактически она отражала официальный взгляд на русскую историю, который утвердился в Восточной России после 45-го года. Гениальное произведение явилось беспощадным приговором и тем, кто проводил безжалостный опыт построения «нового мира» согласно марксистско-ленинской теории, и тем, кто разделил Великую Россию стеной, мешая единому народу объединиться.

На полотне центральное место отводилось пятиконечной звезде. По периметру – кровавые лидеры октябрьского переворота во главе с Лениным, в центре диктатор Сталин с приспешниками. Левая часть картины напоминала о великой истории. Художник представил хрестоматийные образы ученых, деятелей литературы и искусства. Плоды их творческого гения соседствовали с авторами, – несомненно, новаторское решение. Здесь же герои побед и мученики поражений, православные святые и русские государи. На переднем плане автопортрет художника почему-то в обнимку с Керенским.

Справа от звезды теснилось все мерзкое и отвратительное. Выступающий на фоне факельного шествия Адольф Гитлер, подобострастно глядящий на него Геринг, кривляющийся певец Челентано, какие-то полуголые мужики с фотографий Лени Рифеншталь. Самым отвратительным на холсте был гадкий оскал Бронислава Каминского, правителя Западной России, и кондовая рожа Леопольда Ильича – председателя КГП (профашистской казацко-готской партии, правящей в Крыму и на Дону).

Сверху – прогрессивные силы. Первые президенты русского Востока Косыгин и Громыко. Лидеры двух мощных ветвей оппозиции академики Сахаров и Солженицын. Представители союзников – недавно почивший Черчилль и лидер Тихоокеанского альянса красавец Кеннеди. Противостояние Востока и Запада ощущалось в картине повсюду, даже на рекламных плакатах, мастерской рукой художника вплетенных в сложнейшую композицию. На одном – счастливый русский ребенок на фоне голубого неба пьет кока-колу, на другом – неприятный толстомордый человек протягивает зрителю банку с пивом «Пей „Толстяка“! Отличное баварское качество». Венчала полотно статуя Свободы, как бы нависшая над германским орлом и собиравшаяся дать ему по башке.

Среди десятков персонажей, рассыпанных по холсту и отличавшихся размером в соответствии с оценкой автором их значимости в мистерии ХХ века, внимательный зритель мог разглядеть в числе прочих мелко-отрицательных героев современности крохотное улыбающееся личико в широкополой шляпе. Разглядев, не узнать было нельзя – Вернер Карл Гейзенберг – отец немецкой атомной бомбы.

* * *

Гейзенберг оделся потеплее. Конец сентября. Определенно, или все-таки вероятно, в Копенгагене уже холодно. Взяв нетяжелый чемодан, он вышел на улицу к ожидавшему автомобилю. – Поехали, – бросил он водителю и погрузился в размышления.

«Итак, чего же я хочу от Бора? Зачем еду в Копенгаген? Мне постоянно кажется, что упущена какая-то деталь. Бор, безусловно, первый из нас, отец всех нас. Современная атомная физика началась, когда он понял, что квантовая теория приложима к материи. 1913 год. Все, что мы сделали, основано на его великом озарении. Хотя, в сущности, Бору просто повезло. В начале семнадцатого он получил подлинную неопределенность… Боже мой, сколько лет прошло! Впервые я приехал в Копенгаген в 24-м. Через год создал квантовую механику… Но Бор! Он придавал всему смысл, направлял на верный путь. Вот и сейчас, я надеюсь, он мне поможет, только не знаю, чем. Методика выработана. Бор даже не представляет, какое решение я нашел. Реактор! Неужели мне надо лишь похвалиться? Чтобы создать необходимое количество урана-235, нужно двадцать тысяч лет, в реакторе я создам ему замену. Плутоний – вот этого Бор не сообразил. Придется потратить десять – пятнадцать лет, но не двадцать же тысяч. Да, похоже, я действительно хочу похвалиться перед учителем. Десять лет – ничтожный срок, а эту войну мы выиграем и так».

Гейзенберг выглянул в окно: Принц-Альбрехт-штрассе. Он поежился. Нет, ему просто показалось, что по коже побежали мурашки. Теперь нечего бояться. Всего несколько бесед с улыбчивыми офицерами СД в доме на Принц-Альбрехт-штрассе. Сейчас эти беседы воспринимались как мелкие неприятности. Легкое недопонимание, которое быстро разрешилось благодаря вежливости и обаянию приятных молодых людей из VI отдела РСХА. Принцип неопределенности Гейзенберга перестал соблюдаться в отношении Гейзенберга. Сейчас он точно знал, где находится и с кем.

Поезд прибыл по расписанию. Центральный вокзал. Не так много штатских среди скопления серых армейских мундиров…