Человек с большим будущим - Абир Мукерджи Страница 15

Обратно я шел непрямой дорогой. Сначала по Боу-базар, потом налево, на Колледж-стрит, улицу тысячи книжных лавчонок, похожих на запутанную систему кроличьих нор, мимо белых колонн больницы медицинского колледжа, потом по направлению к улице Мачуа-базар. Это были окрестности Калькуттского университета. «Основан в 1857 году, — гордо возвещала табличка на здании. — Старейший университет в Азии». Наверное, так оно и было, если не учитывать местные институты, а их, пожалуй, и правда лучше не учитывать, ведь некоторые были старше на несколько тысяч лет.

Пансион «Королевский бельведер» находился на площади Маркус-сквер и старательно изображал из себя приморский пансион на английском побережье. Традиции Борнмута, перенесенные в сердце Бенгалии. Несмотря на название, местечко было не из тех, где останавливаются королевские особы, но достаточно чистое и недалеко до работы. А главное, дешевое. Один из людей лорда Таггерта снял для меня комнату на месяц. Я надеялся, что за это время успею найти что-нибудь более постоянное.

Заведение принадлежало женщине, внушительной, как линкор Королевского флота, — миссис Теббит, супруге полковника Индийской армии Теббита (в отставке). Они с полковником были сторонниками железной дисциплины. Завтрак подавали ровно с половины седьмого до половины восьмого, а ужин — с семи до восьми тридцати вечера. Сама еда была такой, что армейский паек по сравнению с ней показался бы ужином в ресторане отеля «Савой», и лежала в желудке камнем. Входная дверь запиралась ровно в десять вечера. Правда, благодаря моей службе в армии и работе в Имперской полиции, хозяйка сочла меня достойным особой чести — собственного ключа.

Я отправился прямиком в свою комнату. Это было крошечное помещение со спартанскими условиями, почти келья монаха, только за вычетом близости к Богу: платяной шкаф, кровать, умывальник в углу, письменный стол и стул. На стене гравюра с английским сельским пейзажем, за окном — вид на соседний дом. Мои скудные пожитки почти ничего не добавили к этой скромной обстановке. Они все с легкостью умещались в объемный чемодан фирмы Pukka, который Сара купила мне в «Хэрродз» перед моим отъездом во Францию. Это был вместительный чемодан со множеством отделений для всего, что только может потребоваться джентльмену в заграничной поездке, а кроме того, очень прочный. Он мог бы выдержать прямое попадание немецкого снаряда, и на вашей одежде не появилось бы ни складочки.

Я снял ремень и кобуру, повесил их на спинку стула, затем открыл кран умывальника и плеснул чуть теплой воды себе в лицо.

Скинув и остальные предметы форменной одежды, лег на спину на кровать. У меня дрожали руки. Жажда усиливалась. Я повторял себе, что ждать осталось недолго, всего несколько часов. Перевернулся на живот, зарылся руками под подушку и задумался, уже не в первый раз, а что же я, собственно, тут забыл.

Ничто — ну разве что за исключением войны — не может подготовить вас к Калькутте. Ни страшные истории, которые рассказывают вернувшиеся из Индии джентльмены в заполненных дымом гостиных на Пэлл-Мэлл ^[30], ни тексты журналистов и писателей, ни даже путешествие длиной в пять тысяч миль с остановками в Александрии и Адене. Когда вы встречаетесь с Калькуттой, она оказывается гораздо более чужой и странной, чем все, что только способен вообразить англичанин. Клайв Индийский ^[31] назвал ее самым неприятным местом во вселенной, и это был один из наиболее благосклонных отзывов.

С городом что-то явно было не так. И дело не только в жаре и в этой ужасной влажности. Я начинал подозревать, что виной тому люди. Калькуттским англичанам свойственно особенное высокомерие, какое редко встретишь в других отдаленных уголках империи. Возможно, причина его — в близком знакомстве. Ведь англичане заправляли в Бенгалии уже полтора века и, судя по всему, считали местное население, а в особенности бенгальцев, достойными исключительно презрения. Полковник Теббит накануне развивал эту тему за ужином: «Из всех народов империи бенгальцы самые худшие. Никакого почтения, понимаете? Не то что пенджабские воины — те с радостью пойдут на смерть, не думая ни секунды, если прикажет сахиб! Нет, эти ваши бенгальцы сделаны из другого теста! Больно уж они умные. Все время какие-то интриги, заговоры… и разговоры. Зачем писать слово, когда можно целый абзац? Так они думают».

Насчет пенджабцев он был прав. Они действительно пойдут на смерть, если им прикажут. Я сам был тому свидетелем. Но одна лишь мысль, что люди, белые или черные, готовы запросто расстаться с жизнью по прихоти старших по званию, наводила на меня ужасную тоску, и если бенгальцы относились к вопросу иначе, я ничего не имел против. Более того, я, как полицейский, был рад, что есть люди, которые предпочитают разговаривать, а не драться.

Если верить полковнику, десять бенгальцев с печатным станком были опаснее для британского колониального правления, чем дюжина вооруженных подразделений сикхов или пуштунов. Не то чтобы я недооценивал способность печатного слова раздувать страсти, нет. Я все прекрасно понимал: я видел на своем веку достаточно пропаганды. Однако то, что даже сейчас там, в Англии, британские цензоры занимались тем, что запрещали фенианские книжки и калечили газетные статьи в промышленных масштабах, мне было не по душе. Но Индия — это не Ирландия. Может быть, здесь и правда нужно действовать жестче. В конце концов, смятая записка, найденная во рту Маколи, достаточно красноречиво иллюстрировала силу слов.

Запах жареной рыбы, донесшийся снизу, из столовой, прервал мои размышления. На моих часах было двадцать минут девятого. Я подумал, не пропустить ли ужин и не заменить ли его парой стаканов виски. Бутылка «талискера» стояла на полу возле кровати, и там еще оставалось больше половины. Но от виски я впадал в сентиментальность, и никто не мог гарантировать, что я остановлюсь после второго стакана.

Поэтому я встал, надел рубашку, побрился и спустился в столовую. За длинным обеденным столом еще сидели несколько постояльцев. На дальнем конце стола восседал полковник в окружении преданных слушателей. Я принес свои извинения.

— Не беспокойтесь, капитан Уиндем, — сказала миссис Теббит, поднимаясь, чтобы меня обслужить. — Мы знаем, что вы человек занятой. Кроме того, еды для вас осталось достаточно.

Ей нравилось суетливо меня опекать. Ведь не каждый пансион может похвастаться тем, что среди его гостей есть служащий полиции! Большинству подобных заведений приходилось довольствоваться обычной чередой разъездных торговцев и дельцов, приехавших из внутренних районов страны. Она вывалила мне в тарелку порцию серой рыбы и еще более серых овощей, и я, поблагодарив, стал прикидывать, как лучше подступиться к этому ужину.

Напротив меня сидел огненноволосый ирландец по фамилии Бирн, с которым я познакомился за ужином накануне. Он был торговцем, работал на манчестерскую текстильную компанию и большую часть времени проводил, разъезжая по стране и продавая свой товар местным лавочникам. Судя по всему, эти две недели в Калькутте были для него самой важной частью года. По правую руку от меня расположился острый на язык джентльмен по фамилии Питерс, стряпчий из Патны. В Калькутту его привело дело, которое рассматривалось в Высоком суде. Оба гостя поприветствовали меня кивком головы и вернулись к своей беседе.