Волк и семеро козлов - Владимир Колычев Страница 15

Молодой круглощекий оперативник не скрывал своего ликования. Еще бы, беглого зэка выявил, а это – благодарность от начальства, а может, и звездочка на погоны.

– Ну, с воскрешением тебя из мертвых, Тихонов!

– Да я и не умирал, начальник.

– Ну как же! Застрелен при попытке к бегству…

– Недострелили, начальник. Конвойный думал, что я в болоте утоп, а я не утоп. Выкарабкался…

– А в Святогорск тебя каким ветром занесло?

– Да тебя, начальник, порадовать вдруг захотелось. Чтобы тебе премию дали… Передай тому козлу, что я сам ему премию выпишу! – якобы от лютой злобы скривился Ролан.

– Какому козлу? – не понял оперативник.

– Да который повязал меня.

– Так ты сам ему и передашь! Полковник Храпов – начальник тюрьмы, и тюрьма эта находится в одном дворе со следственным изолятором, куда ты сейчас и отправишься. Думаю, он захочет повидаться со своим крестником.

– Да плевать я на него хотел! Меня в мою зону возвратят, и хрен что Храпов со мной сделает!

– Может, возвратят, а может, и нет… Так что мой тебе совет: молчи в тряпочку и не воняй.

– Это ты кому сказал? – Ролан волком посмотрел на оперативника. – Мне?!. Ты хоть знаешь, что тебе за это будет?

– Знаю, ничего не будет, – стараясь держать марку, мотнул головой парень.

– Ошибаешься, начальник. Я оскорблений не прощаю. У меня уже два побега. И третий будет. Я вернусь сюда – и тебя на перо поставлю, и козла Храпова!

Оперативник думал недолго. Он распорядился увести Ролана в камеру – в ту, где беглец уже провел сутки в компании с бомжом и спившимся интеллигентом, задержанным за пьяный дебош. Но через несколько часов Ролана перевели в пустую камеру, а вскоре появились крепкие бодрые ребята в камуфляже, масках и с резиновыми палками.

Ролан сопротивляться не стал. Он лег на пол еще до того, как его ударили, сжался в комок, закрывая руками и коленями жизненно важные органы. Лицо он защищал в последнюю очередь, потому что по нему маски старались не бить.

Может, потому, что Ролан молча сносил побои, менты не стали зверствовать. Нанесли ему с десяток ударов, пара из которых, впрочем, пришлась в область почек, и на этом приостановили экзекуцию.

– Ну, и кого ты на перо поставить хотел? – спросил один.

– Никого! Я больше не буду!

– Ну, тогда живи.

Его схватили за шкирку, вытолкали в коридор, дежурный милиционер принес ведро с водой и швабру с тряпкой.

– Десять минут у тебя. Чтобы все блестело, как… А то самому начистим! Пошел!

У Ролана болели ребра, еще больше саднила отбитая почка, и каждое движение давалось с трудом. Но делать нечего, надо было браться за работу.

В камеру он вернулся злой как собака. Бородатый бомж сидел на нарах, подобрав под себя ноги, и, глядя на него, скалил гнилые зубы. Воняло от него нестерпимо, но Ролан знал, что скоро обоняние притупится и он перестанет страдать. Однако злость сделала свое дело, и он волком набросился на бедолагу. Ролан выволок бомжа на середину камеры, сбил с ног, пяткой ударил в живот.

– Бить буду, пока не сдохнешь!

– Не надо! – жалобно прохрипел перепуганный бомж.

– А я сказал, сдохнешь! Давай шмотье свое стирай, падла! И сам в баню!..

Камера была обрудована умывальником, но вода в кране текла только холодная. Зато имелось хозяйственное мыло, которым Ролан для острастки швырнул в бомжа.

– Урою, мразь, если вонять будешь!

Ролан ощущал себя человеком-оборотнем. В его жизни снова наступила ночь, и он превращался в лютого волка. И клыки вдруг прорезались, и когти, и сознание, казалось, зарастает дремучей шерстью.

Бомж разделся до трусов, расстелил на полу свою одежду, намочил ее и стал натирать мылом. Время от времени Ролан подгонял его, когда словами, а иной раз и пинками. В конце концов одежда была кое-как выстирана, выполоскана и разложена для просушки на втором ярусе нар. Дальше пошло веселее. Бомж долго стоял перед краном, не решаясь набрать в ладони воды, чтобы растереть ее по телу. Но Ролан помог ему – наполнил тазик для мытья полов и окатил его водой с ног до головы. Дальше бомж делал все сам…

Одежда постирана, тело вымыто, но бомжацкая вонь еще долго витала в камере. Зато к утру остался только запах прелой, не совсем просохшей материи. Ролан избавил камеру от зловония, но в тот же день камера избавилась от него самого.

Бомж и спившийся интеллигент остались на нарах, а его вместе с тремя заключенными вывели во двор, где у открытых дверей автозака со скучающим видом стоял молодой розоволицый сержант в милицейском камуфляже и с резиновой палкой, которой он легонько постукивал по ладони левой руки. На откормленном лице играла пренебрежительная ухмылка, призванная убедить заключенных в том, что ее обладатель должен восприниматься не иначе как царь и бог.