Пантера Людвига Опенгейма - Дмитрий Агалаков Страница 14

Запах духов и тела, голос юной женщины заставили Давида привлечь ее к себе. Они целовались жадно, боясь отпустить друг друга. Став податливой и легкой в его руках, Лейла порывисто отвернулась, и широкий мех потек с ее голых плеч на пол беседки, щедро открывая Давиду смуглое юное тело. Он едва помнил себя, когда эта женщина, тесно прижавшись к нему спиной, откинула голову назад. Она утопила его лицо в своих душистых волосах, его же поразили ее глаза – бесконечно темные, помутневшие, влажный полуоткрытый рот. Уже почти бессознательно шепча слова желания, она льнула и тянулась к нему одной упругой волной. Голос Лейлы стал хрипловатым, словно простуженным, когда он, забыв обо всем, ловя губами ее губы, собирал в пальцах с ее бедер черную шелковую паутину…

Давид очнулся, когда женщина, с которой он был, закричала: это был хриплый крик – безумный и страшный, вырвавшийся в ночь и растаявший среди черных стволов и ночного неба.

Потом, не убирая головы с его плеча, она тихо сказала:

– Из нас выйдет неплохая пара… Я права?

Медля с ответом, он никак не решался отнять ладони от ее пылающих бедер. Но горячую кожу уже остужал ночной ветер. Давид коснулся губами уха юной женщины:

– Пожалуй…

– И может быть, это не случай свел нас, но что-то большее?.. А, Давид? – спросила она, поворачиваясь, приникая к нему…

Он не решался верить тому, что увидел: темные глаза Лейлы были бесстрастны и холодны как лед. В них не было ни слабого отголоска, ни тени того чувства, которое только что, успев смутить его, бушевало в ней.

– Я… – негромко проговорил он. – Я не знаю.

Лейла ласково отстранила его и принялась поправлять свое белье, но вскоре, безнадежно вздохнув, избавилась от него, швырнув целый ворох разорванных лямочек, резинок и прозрачных лоскутков вон из беседки. Стянув с ног чулки, она отправила их туда же – в темноту.

– Благодаря твоему упорству, это мне больше не пригодится.

Лейла оправила платье. Он поднял с пола беседки ее мех.

– Хочу шампанского, – сказала она. – Идем-ка в дом, милый Давид. Я знаю аллеи, которые быстро приведут нас к черному входу. Ключ от его дверей всегда при мне.

– Ты служишь у герцогини? – спросил он.

– Как ты догадлив, – снисходительно улыбнулась она. – Да, я служу у герцогини. Я ее камер-фрейлина. И еще – ключница. Идем же, тебя там никто не съест.

Остановившись у дверей с низким портиком, Лейла отперла их.

– Сюда, – сказала она и, крепко взяв Давида за рукав, быстро втянула его в черный проем.

Избегая гостей герцогини, попадая из светлых коридоров и зал в темные, они остановились у очередных дверей.

– Это твоя комната? – спросил он.

– Входи, – вместо ответа тихо сказала Лейла.

Свет ослепил его мгновенно. Давид зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел, что находится в гигантской костюмерной. Платья любых эпох, включая военные мундиры, были тут.

– Зачем все это герцогине? – спросил Давид. – Да еще столько?

– Разве ты не знаешь, что полгода назад Равенна Руоль решила набрать труппу актеров для собственного театра? Об этом писали все газеты. Другое дело, что сегодня она вряд ли уже вспомнит о своем капризе!

Давид взял руку девушки, но та проворно освободилась. Засмеявшись, Лейла отступала, хватая одежды, роняя вешалки, путая ряды, перегораживая за собой путь. Принимая игру, Давид уже двинулся за ней, наступая на платья, меха, сюртуки, но потом обернулся, быстро перескочил через вороха одежды и у самых дверей выключил свет.

С улицы доносились крики, смех, звуки канкана. Здесь, в темной костюмерной, стояла тишина.

– Где ты? – спросил он, осторожно шагая вперед.

– Почти рядом, – ответил ее голос, и тут же он увидел силуэт Лейлы, возникший на фоне светлого окна.

Как охотник идет к добыче, он двинулся на нее. Давид уже был близко, когда вспышка фейерверка залила холодным светом костюмерную. Он увидел жадный полуоткрытый рот женщины, трепетавшие крылья ноздрей. Лейла смотрела на него так, словно не он был охотником, а она. Давид протянул к ней руку, но она отступила вновь, исчезая в многочисленных тенях этой залы. И позволила поймать себя лишь в дальнем углу.

Он положил ей руки на плечи – и легкое платье поползло вниз. Завороженный ее наготой, каждой линией ее тела, ровной смуглой кожей, он больше не сомневался в том, кого видел тогда на сцене кабаре.

– Тебе нравится то, что ты видишь? – спросила она, укладывая руки ему на плечи.

– Да, – обнимая ее бедра, ответил он, – я уже боготворю это тело. Оно точно…

– Тело змеи, что ползет меж камней, при луне, отливая изумрудной кожей? – оживая, отвечая движением на каждый его поцелуй, засыпая его лицо волосами, спрашивала Лейла.

– Да, – шептал он, когда она отпускала его губы.

– Точно гладкая, сверкающая на солнце шкура черного леопарда, – льня к нему, прогибая спину и уже заражая его своим огнем, вкрадчиво говорила Лейла, – леопарда, что разрывает свою жертву – разрывает легко и красиво? Да?

Эта женщина смеялась над ним, кусая его губы, мочки ушей, пальцы. Она, совсем еще юная, играла с ним так, как взрослая кошка, искушенная в забавах всей тонкостью своей кошачьей природы, играет с пойманной мышью.

– Да, конечно, – ища губами ее губы, готовый к борьбе – яростной, отчаянной, хрипло повторял он.

– Лейла! Лейла! – кричал в коридоре за дверью женский голос – повелительный и капризный.

Она, утопив в меховой накидке, брошенной на пол, пол-лица, плечи, локти и грудь, прогнувшись волной, отдав его рукам свои бедра, была далеко отсюда. Но этот крик коснулся слуха Давида. Голоса уже были слышны у самой двери. Давид едва успел дотянуться, чтобы одной рукой зажать рот Лейлы.

Дверь на другом конце костюмерной открылась.

– Лейла! Ты здесь? – спросил тот же капризный женский голос.

Свет внезапно ослепил Давида, еще сильнее сжавшего ладонью рот женщины.

– Боже! – воскликнул голос. – Здесь что, прошли сарацины?!. Ох, я больше не буду давать приемы. Казимир, уведите меня отсюда. Это не мой дом.

Свет потух. Дверь закрылась. Шаги уже таяли в коридоре, когда Давид от боли сжал зубы – Лейла, превратившись в один сокращающийся мускул, прокусила ему руку. Отпустив ее рот, морщась, Давид с трудом разжал кулак. Сам не зная, зачем делает это, он провел ладонью от лопаток до ягодиц еще тесно прижимавшейся к нему женщины. В бледном предрассветном свете, падавшем из окна, он увидел на спине Лейлы темный след. Ее кожа стала липкой. Это была кровь – его кровь.

– Ты самый выносливый зверь, каких я только встречала, мой милый Давид, – запрокидывая голову, проговорила она.

Он опустился в тот же мех, и Лейла волной перетекла на его колени. Ее глаза уже были трезвы, и он вновь увидел на ее губах улыбку, с которой не мог смириться – холодную и бесстрастную.