Одноклассники smerti - Анна и Сергей Литвиновы Страница 14

У Полуянова внутри все захолодело. Ну и дела! Может быть, она еще не знает? Ей не сообщили?.. Неужели это ему сейчас придется выступить скорбным вестником?!

Дима пробормотал:

— Нет, Галина Вадимовна, ничем новым я вас порадовать не смогу…

Он чуть не впервые за журналистскую карьеру смутился. Не нашел слов, чтоб продолжить.

Смутить молодого, симпатичного мужчину для дамы постбальзаковского возраста — это полный кайф. Взгляд женщины мгновенно потеплел.

— Проходите, — скупо улыбнулась она.

И лишь когда Дима оказался в сумрачной прихожей и за его спиной захлопнулась входная дверь, поинтересовалась:

— А кто вы, собственно, такой?

— Дмитрий Полуянов, обозреватель газеты «Молодежные вести», — представился он.

И явно растрепанную дамочку изумил.

— Чем же я могу быть полезна вашей газете? — с некоторой даже долей кокетства вымолвила она.

Странное поведение для женщины, только что потерявшей единственного ребенка.

И Полуянов осторожно, словно по ледяной воде ступая, повторил свой заход:

— Меня интересует ваша дочь.

— Господи, да что же в ней может быть интересного для широкой аудитории? — всплеснула руками Галина Вадимовна. — Я имею в виду — сейчас?!

— Ну как… Ее дар. Ее победы. Ее — пусть не всегда удачная — музыкальная карьера… — тактично произнес Полуянов.

Галина же Вадимовна мгновенно погрустнела:

— А… я поняла. Вы, значит, про Ленку поговорить хотите…

И голос сразу сделался абсолютно нейтральный. Будто о совсем постороннем человеке говорит.

У Димы в памяти тут же всплыла заметка из его же газеты, из «Молодежных вестей» десятилетней давности, не далее как сегодня утром он вытащил ее из компьютерно-интернетского архива. То был бравурный отчет с всероссийского конкурса молодых пианистов. Восхваление его блистательной победительницы Елены Коренковой. И трогательное упоминание о маме юной пианистки, которая, когда дочери вручали Гран-при, не могла сдержать слез…

…А сейчас, когда дочь погибла, мама лишь сухо интересуется:

— Неужели нашли, кто ее убил?

Дима — его всегда занимали не такие, как все, люди — с изумлением уставился на женщину.

— Только не надо на меня вот так смотреть, — поморщилась Галина Вадимовна.

— Извините… Примите мои соболезнования… — пробормотал Полуянов.

— Не нуждаюсь, — отрезала собеседница. И добавила: — Если вы не в курсе, то объясню. С Еленой мы не общались. Вообще. Не виделись, не разговаривали. Тому лет пять как. Я ее, говоря красиво, вычеркнула из своей жизни. И ни единый человек — кто был знаком, конечно, с тогдашним поведением моей дочери — меня не осудил. — Женщина вскинула голову и раздельно произнесла: — Поэтому и весть о ее гибели, как ни жестоко сие звучит, оставила меня равнодушной.

— Во как… — не удержался Дима.

А Галина Вадимовна со все возрастающим пафосом завершила свою речь:

— У меня нет больше этой дочери.

«А голос, если она заведется, у нее сильный. Будто колокол. Могла б в оперные певицы пойти», — мелькнуло у Полуянова.

У него аж в ушах от последней громкой реплики зазвенело. А из недр квартиры вдруг раздался жалобный, тонкоголосый плач.

И Галину Вадимовну будто подменили. Только что жесткое, безжалостное лицо осветилось счастливой улыбкой.

— Маська! — радостно пробормотала она.

И со скоростью, сделавшей бы честь любой спортсменке, ринулась из коридора прочь. Удивленный Дима не стесняясь двинул за ней. И в сумрачной, на окнах плотные шторы, гостиной застал идиллическую картину: Галина Вадимовна, волшебным образом помолодевшая, глаза сияют, качала на руках маленькую девочку. Светлые кудри, худенькие ручки-ножки, пижама с россыпью сказочных медведей. В детском возрасте Полуянов не разбирался, но ребенку, кажется, было не больше двух лет.

— Баю-баюшки-баю, — пропела красивым голосом Галина Вадимовна. И на тот же мотив закончила: — Жди-те в кухне, я при-ду!

Полуянов повиновался. Прошел на кухню, плюхнулся на единственную свободную табуретку — остальные были завалены игрушками, надкушенными яблоками, перепачканной детской одеждой.

Он осмотрелся — типовые российские шесть метров. Убирать здесь, конечно, пытались, но ремонта явно не было уже лет двадцать.

Дима подавил жесточайшее желание закурить. Ну и ну, вот так семейка! Кем, интересно, эта маленькая девочка приходится Галине Вадимовне?

Его взгляд упал на прикрепленный к кухонной стене альбомный листок. Он изображал солнце — весьма кривобокое, с хаотично размещенными лучами. А под ним — еще более неуверенная надпись: «МАМАЧКЕ».

Мама? Но позвольте, уж пятьдесят-то Коренковой-старшей точно есть! А девочке — никак не больше трех!

За спиной зашелестели шаги. Журналист обернулся — на пороге стояла Галина Вадимовна. Она тут же приложила палец к губам, еле слышно попросила:

— Пожалуйста, очень тихо… У Маськи такой чуткий сон…

И Дима, тоже шепотом, потребовал:

— А кто она, эта Маська?

— Как кто? — изумилась женщина. — Дочь. — И голосом подчеркнула: — Моя настоящая дочь. Долгожданная. Любимая.

Она гордо вскинула голову и, будто не с незнакомым журналистом разговаривает, а дает клятву ей одной ведомой высшей силе, произнесла:

— И уж с ней-то все будет хорошо. Костьми лягу, но не допущу, чтоб как у Ленки!

Галина Вадимовна устало опустилась на соседнюю табуретку — прямо поверх лежащих на ней детских вещичек. Проницательно спросила:

— Вы, наверно, хотите курить?

— Мечтаю, — не стал врать Полуянов.

— Я тоже… мечтаю, — вздохнула она. — Уже больше тысячи дней как… Но — держусь. Чтоб не подавать Машеньке дурной пример…

— А давайте — пока она спит. По секрету, — ухмыльнулся Полуянов. И вытащил сигареты.

— Нет-нет, ни в коем случае! — всполошилась женщина. — Еще мне не хватало сейчас, когда столько всего позади, сорваться!

Жадно, будто алкаш на бутылку, взглянула на пачку «Мальборо» и попросила:

— Пожалуйста, уберите.

— Как скажете, — вздохнул Полуянов.

А Галина Вадимовна, будто оправдываясь, произнесла:

— Раньше… когда росла Леночка… я не сдерживалась. Считала, что имею право на личные, никому не подотчетные привычки. Что могу при дочери и курить, и выпивать. Только сейчас, к пятидесяти, я поняла: настоящая жизнь — это самоограничение…

Тут Полуянов был готов поспорить: он всегда считал, что лучше совершить что-нибудь порочное, нежели, как эта женщина, годами страдать и видеть запретный плод лишь во снах. Но дискуссию решил не затевать. Куда лучше воспользоваться тем, что разговор очень кстати свернул на Елену.