Дневник тайных пророчеств - Антон Грановский Страница 14

– Будьте осторожны, – сказал он. – Особенно на проезжей части.

– Дедушка! – сурово окликнула медсестра.

– Иду-иду. – Старик виновато развел руками, усмехнулся – дескать, ничего не попишешь – и торопливо засеменил к открытой двери.

Когда дверь за медсестрой и стариком закрылась, дьякон повернулся на бок и прикрыл глаза. Бороться с дремой больше не было сил. Засыпая, он успел подумать, что повел себя совершенно по-свински. Не представился старику сам и не спросил его имени. «Во всем виноват шок», – подумал отец Андрей в собственное оправдание, зевнул и через две секунды забылся мертвым сном.

14

И была тьма. Полная, беспросветная, страшная и блаженная одновременно. Она обволакивала Костолома, как черный, липкий туман, проникала ему в мозг, вылизывала ему глазницы холодным языком, входила в него и становилась им.

Холод замораживал его, делал неподвластным времени, неуязвимым и бессмертным.

«Да! – хотел прошептать Костолом. – Это то, что мне нужно! Я так долго ждал этого!»

Вдруг тьма вокруг стала стремительно сжиматься. И вот вся Вселенная сжалась до размеров маленькой, затхлой кладовки. И тогда его сердце сковал ужас.

– АД! – произнес в голове у Костолома шепелявый старушечий голос. – ТЫ ПОПАЛ В АД, МАЛЕНЬКИЙ МЕРЗАВЕЦ! ЗДЕСЬ ТЕБЯ БУДУТ ЖАРИТЬ, КАК СВИНЬЮ, ПОКА ТЫ НЕ ПРЕВРАТИШЬСЯ В ЭСКАЛОП!

– Нет! – хотел крикнуть Костолом. – Это не ад! Не ад!

Но рот его был заткнут чем-то мокрым и осклизлым, как комок грязи. Он стал задыхаться и закашлялся. Окружающее пространство снова погрузилось во тьму.

«Слава богу, – подумал он, – слава богу, это все не по-настоящему».

Но вдруг холод отступил, и тьма, объявшая разум Костолома, слегка расступилась. Сперва он ощутил как бы легкое дуновение ветра и даже различил тихие слова, которые нес ему этот ветер.

«Проснись… – шелестел ветер. – Проснись… Ты нужен мне… Нужен…»

«Нет, – сказал он ветру, не разжимая губ. – Я не хочу. Ты не можешь меня заставить».

Но ветер снова и снова повторял свою шелестящую песню:

«Проснись… Встань и иди… Встань и иди…»

«Нет, – опять сказал Костолом. – Я не знаю, где я нахожусь, но мне хорошо здесь. Я никуда не хочу отсюда уходить».

Ветер крепчал.

«Ты ДОЛЖЕН! – прошелестел он так сильно, что в висках у Костолома заколотилась боль. – Должен встать! У МЕНЯ НА ТЕБЯ БОЛЬШИЕ ПЛАНЫ!»

Ветер стал все неистовее колотиться в черепе, как зверь, запертый в ящик, из которого нет выхода. Голову Костолома пронзила боль, словно по мозгу полоснули лезвием бритвы. Он хотел вскрикнуть, но не смог, поскольку кричать было нечем. У него не было ни рта, ни связок. Была только эта боль и разбуженное болью всепоглощающее желание жить.

«ПРОСНИСЬ!» – приказал ветер.

И в ту же секунду что-то произошло. Черный туман стал редеть, в нем появились проблески света. Неожиданно откуда-то издалека донесся гул… Гул приближался, нарастал… Гул обрушился на Костолома, подобно ревущей снежной лавине, словно в голове у него взорвалась граната, разнося череп на мелкие куски. Но в следующую секунду гул стал тише, и вдруг оказалось, что это вовсе не гул. Не гул, а людские голоса.

Говорили две девушки. Голос одной из них звучал мягко и негромко. Другая, напротив, говорила резко, нагловато и развязно.

– Свет, а кто это, на крайней кровати? – спросил развязный голос.

– Какой-то парень, – ответил ей мягкий голос. – Его нашли на загородном шоссе, неподалеку от леса. Он был голый и весь в крови. Наверное, его выбросили из машины. А потом еще пару раз переехали колесами.

– Какой ужас! И сколько он уже в коме?

– Три месяца.

– А имя узнали?

– Нет. Ни имени, ни документов – ничего. У него на руке татуировка есть, но даже это не помогло.

С каждой секундой голоса звучали все отчетливей, а «белый шум», из которого они выныривали, как две чистых струи из грязного потока, становился все глуше, отдаляясь и отходя на задний план.

– Что за татуировка? – спросил развязный голос.

– Да глупость какая-то. Всего одно слово. Костолом.

– Костолом?

– Да.

– А что, прикольно! Наверное, какой-нибудь байкер.

– Возможно. А может быть, бандит.

– Это еще прикольнее!

Теперь к звуку голосов добавилось какое-то новое ощущение, и он не сразу понял, что ощущение это – не слуховое, а зрительное. Он словно всплыл из черного омута к поверхности и взглянул сквозь прозрачную пленку воды наружу. Сначала он увидел два бледных, мутных пятна. Пятна эти тихонько покачивались, будто поверхность омута, сквозь которую он смотрел на них, была взбаламучена ветром.

Одно из пятен качнулось сильнее, и вслед за тем развязный голос поинтересовался:

– Свет, а можно я подойду поближе?

– Подойди, только ничего там не трогай.

Одно пятно отделилось от другого и стало стремительно наплывать. Наконец оно зависло, заколыхалось над ним, как огромная белая луна. И тогда он понял, что это человеческое лицо.

Посреди этой бледной луны проступило небольшое темное пятно, и оно задергалось, заизвивалось:

– Какой большой! Вы ему хоть волосы подстригли бы. И бороду лучше сбрить. Ух, вот это тело! Я таких качков только по телевизору видела.

Пятно замаячило перед глазами, а к зрительному и слуховому ощущению добавилось третье – тактильное. Он почувствовал, как что-то теплое и легкое пробежало по его руке, а затем – по шее.

– Ну и мышцы! Интересно, у него в штанах все такое же большое?

– Перестань! – оборвал другой голос, мягкий и насмешливый.

– Только не говори, что ты об этом не думала. Ты посмотри, какие у него мускулистые руки. А шея! Просто зверь. Так ты уже заглядывала ему в штаны?

– Валька, хватит нести чушь!

Раздался шорох. Затем что-то быстро пробежало по внутренней стороне его правого бедра.

– М-м…

– Убери руку с его штанов, я сказала!

– Да ладно тебе, Светусик. Я только одним глазком. Это же настоящий самец гориллы. Никогда не видела таких великанов.

– Нет, я сказала!

– Ну, пожалуйста… Ну, Светусик… Ну, хочешь, я перед тобой на колени встану?

Зажурчал тихий смех.

– Неужели так хочется?

– Жутко! Светка, ты же знаешь, как я неравнодушна к таким вещам!

И снова волна мягкого смеха.

– Валька, ты просто нимфоманка! А ведь в школе была тихоней.

– В школе мы все были тихонями. Ну, давай, а? Ну, Свету-усик! В этом нет ничего такого. Просто посмотрим, и все.