Искушение прощением - Донна Леон Страница 14

– Что? – спросила Гриффони, посмотрев на Гвидо.

– Я его знаю, – ответил он. – Его жена неделю назад приходила ко мне поговорить.

– О чем?

– О сыне. Она опасается, что парень наркоман.

– А он действительно наркоман?

Клаудиа и прежде говорила тихо, но как только речь зашла о мальчике, отошла от каталки. Брунетти последовал за коллегой.

– Может, и да. Мать мало что смогла о нем рассказать. Лишь то, что он ведет себя странно, забросил учебу, не слушает, что ему говорят…

Гриффони спросила вполне серьезно:

– Только это?

Брунетти пожал плечами.

– В общем, да, – ответил он, вспоминая, что именно сообщила ему синьора Кросера и свое нежелание в этом участвовать.

– И что ты ей сказал?

– Попытался объяснить, что мы мало что можем сделать в этой ситуации. Конкретной информации она мне не дала. Я даже не уверен, что поведение мальчика, которое она описывает, связано с наркотиками. – Отвечая на скептическую гримасу коллеги, Брунетти пояснил: – Парню пятнадцать, он стал угрюмым, замкнутым…

Клаудиа кивнула, выражая понимание и согласие.

– Странно, но большинство родителей, с которыми мне доводилось общаться, хотят услышать, что этого быть не может, что их дети ни в коем случае не… – Она завершила фразу красноречивым жестом, описывающим все то, что родители не желают знать о своих отпрысках.

Брунетти глянул на мужчину. Тот лежал на спине, со слегка запрокинутой головой, словно демонстрируя всем свою повязку, похожую на сбившийся набок тюрбан: с одной стороны она прикрывала часть лба и ухо, с другой – переходила в широкую, с ладонь, ленту над вторым ухом. Невозможно было понять, что под повязкой и где, собственно, находится повреждение. Рана ли это, которую зашили? Или царапина, продезинфицированная и прикрытая бинтом из гигиенических соображений? Или же упомянутая доктором вмятина? На лице у пострадавшего были ссадины и порезы, нижние и верхние веки припухли. Похоже, он был погружен в глубокий сон.

– Пожалуй, надо сходить и сказать персоналу, что я его знаю, – произнес Брунетти.

Комиссар вынул блокнот и пролистал его до страницы с записью «Альбертини». Посмотрел на наручные часы: пять тридцать семь. Опять-таки, время, когда телефонный звонок предвещает лишь боль…

– Я позвоню его жене, – сказал он Гриффони.

Клаудиа отошла к стулу у изножья каталки, освобождая проход. Брунетти вернулся к сестринскому посту, где нашел дежурную медсестру.

– Кажется, мы знаем, кто этот человек.

Медсестра улыбнулась и произнесла:

– Быстро же ваши коллеги управились!

Брунетти слишком устал, для того чтобы шутить, но кивнул, подтверждая, что воспринял это как комплимент.

– У меня есть номер его жены. Скажу ей, что он здесь. – И, видя замешательство медсестры, добавил: – Я знаком с этой женщиной, но мужу ее представлен не был, поэтому имени его не знаю.

Гвидо достал из кармана телефонино, полистал контакты и выбрал номер профессорессы Кросеры. На том конце – молчание. Брунетти посмотрел на медсестру:

– Не берут трубку.

То же самое он сказал и Гриффони.

– Давай проверим, может, Rosa Salva ^[29] уже открылась. Я еще раз позвоню с кампо.

Когда они вышли на кампо Санти-Джованни-э-Паоло, только-только занимался рассвет.

– Знать бы, из-за сына это или нет, – проговорил Брунетти.

Переходя через площадь, он замедлил шаг, обдумывая вероятности и все те вопросы, которые следует задать профессорессе Кросере. Брунетти задержал взгляд на лице бронзового изваяния кондотьера Коллеони, таком решительном и непреклонном. Уж он-то добился бы от нее правды!

Комиссар еще раз набрал номер на мобильном, и опять ему никто не ответил. Он несколько раз стукнул левой рукой в стеклянную дверь Rosa Salva, прежде чем подошел бармен. Узнав Брунетти, он открыл, впустил Гвидо и его спутницу в помещение и снова запер дверь на замок.

Внутри было тепло и волшебно пахло свежей выпечкой. Молодая женщина в белом пекарском жакете вышла из комнаты справа с подносом булочек-бриошей, завернула за барную стойку и поставила поднос в стеклянную витрину над кассой. Брунетти заказал два кофе.

Вдыхая аромат сладкой выпечки, он возблагодарил небеса и за кофе с бриошами, и за сахар, и за сливочное масло, и за абрикосовый мармелад – и еще множество мелочей, которые считаются вредными для человека. Помнится, много лет назад он возмутился, когда Паола сказала, что с радостью променяла бы право голоса на стиральную машину; теперь же он сам, по крайней мере, в этот утренний час, готов был отдать все за кофе и сладкую булочку. Продал же кто-то из ветхозаветных персонажей право первородства за блюдо чечевицы! Это обстоятельство всегда волновало Брунетти, хотя если бы речь шла о кофе с бриошью, он отнесся бы к нему с куда бо́льшим пониманием.

Указывая на поднос с выпечкой, комиссар спросил у своей спутницы:

– Если бы дьявол предложил тебе обменять душу на чашку кофе и булочку, ты бы согласилась?

Принесли кофе и две бриоши на тарелке. Клаудиа взяла салфетку, потом – булочку. Отпила немного из своей чашки, откусила кусочек сдобы.