Седьмое небо - Татьяна Устинова Страница 14

— Игорь… — начала расстроенная Лидия, но он перебил:

— Сегодня вечером я жду точного ответа, будет или не будетинтервью. В зависимости от этого я приму решение.

— Какое решение, Игорь? — Лидия начала злиться. Она нестудентка-практикантка с журфака и не пустоголовая фифа, едва умеющая писатьпо-русски. Она журналист, и у нее есть чувство собственного достоинства.

— Пойди и позвони Кольцову, — приказал Леонтьев. — Орезультатах доложишь.

Стас курил и углубленно изучал собственный макет, как будтоэто было нечто невиданное. Грязное оконное стекло заливал серый дождик. Лидиязачем-то потрогала пунцовые щеки, повернулась и пошла к двери, очень прямодержа спину.

— Зря ты так, — негромко проговорил Стае, когда дверь за нейзакрылась.

— Нормально, — поморщившись, ответил Игорь. — Проглотит.

Он не мог и не хотел ничего объяснять. Он знал, что механизмзапущен, время пошло и изменить уже ничего невозможно.

* * *

— Егор Степанович, газета “Время, вперед!”, — прозвенел вселекторе голос секретарши. — Будете говорить?

— Нет, — буркнул Егор, — не буду.

— Егор Степанович, — поколебавшись, сказала секретарша, —они уже седьмой раз звонят. И нам, и в пресс-службу. Что мне им сказать?

Оторвавшись от бумаг, Егор взглянул на селектор, как будтосекретарша выглядывала оттуда. Она была ни при чем, но, как всегда, Егорраздражался.

— Переведите на Журавлева, — велел он.

— Журавлева нет и не будет целую неделю, Егор Степанович. Они Панов с понедельника на трейнинге в Дюссельдорфе.

Егор и сам должен был знать об этом, но секретарша говорилатаким тоном, как будто это она виновата в том, что шеф забыл, куда делись дваначальника отделов. Она была гораздо более опытная и классная секретарша, чемвчерашняя перепуганная мышка.

Егор еще подумал. Селектор ждал.

— А, черт возьми, — пробормотал он себе под нос и бросилручку, — какая линия?

— Третья, Егор Степанович! — бодро доложила секретарша иотключилась.

— Да, — бросил Егор в трубку отрывисто. Он листалежедневник, вспоминая, где вчера записывал что-то такое относительно этойгазеты. И секретарша позабыла сказать ему, кто именно там должен быть, в этойтрубке. Вот дура. — Да! — повторил Егор раздраженно.

— Здравствуйте, меня зовут Лидия Шевелева, — донеслось изтрубки. — Газета “Время, вперед!”.

Голос был низкий и теплый. Шубин вдруг подумал, что этотголос похож на дорогой коньяк в широком бокале.

— Мне хотелось бы прояснить ситуацию вокруг интервьюгосподина Кольцова нашей газете…

— Нет никакой ситуации, — ответил Егор любезно, — и интервьюникакого не будет. Пока по крайней мере.

Он нашел наконец свою запись в ежедневнике. Там была фамилияЛеонтьев и никакой Шевелевой не было. В трубке помолчали.

— Егор Степанович, в пресс-службе утверждают, что именно выне даете разрешение на интервью, но это по меньшей мере странно. Наша газетаподдерживала Тимофея Ильича на выборах, мы ни разу не написали ничего такого…что могло бы показаться вам обидным…

Егор слушал только голос, напоминавший французский коньяк, исовершенно не вникал в смысл слов. Он знал, что разговор этот ничего не изменити никакого интервью не будет, что бы ни сказал ему теплый и низкий женскийголос. В данный момент с прессой вполне можно и не заигрывать. Егор знал, чтодаже если он поссорится со всеми журналистами на свете, пресс-служба в двасчета с ними помирится, когда они вновь понадобятся.

— Госпожа Шевелева, — произнес он, смутно сожалея, что голосв трубке умолк, — наше решение не имеет никакого отношения ни лично к вам, ни квашей газете. До процесса никакой информации обнародовано не будет. Ни в вашейгазете, ни в любой другой. Мы понимаем, что создаем вам определенныенеудобства, но наше решение окончательное, и, боюсь, мы не сможем его изменить.

— Дело не в неудобствах, — решительно заявила она. — Дело втом, что вы теряете имидж открытой и демократичной компании, а пресса этогоникогда не прощает.

Ничего себе!

— Уверяю вас, наш имидж переживал и не такие потрясения, —пробормотал Егор и пожалел об этом. Почему-то девица на том конце провода с ееконьячным голосом странно беспокоила его.

— Вы недооцениваете прессу, Егор Степанович, — задушевнопроизнес голос в трубке. — Мне ведь ничто не мешает дать в завтрашний номерстатью о том, как окружение господина Кольцова скрывает информацию. Причемнаписать это я могу так, что все моментально заподозрят, что в вашей компаниипроисходят какие-то ужасные вещи.

Господи, да она никак пытается взять его за горло!

— Вы меня шантажируете, госпожа… — он заглянул в ежедневник,проверяя фамилию, которую он предусмотрительно записал, — Шевелева? Или простоугрожаете?

— Я не шантажирую и не угрожаю. — Голос утратил коньячнуюмягкость и стал похож на горький шоколад — твердый, гладкий, в блескучейсеребряной обертке. — Я пытаюсь понять, почему вы не хотите, чтобы ТимофейИльич общался с прессой.

Интересно, она записывает разговор или нет? Скорее всегозаписывает, конечно. На секунду Егор почувствовал, что всей душой разделяетнелюбовь шефа к журналистам.

— Наше нежелание общаться с прессой на данном этапеобусловлено только интересами дела. Конечно, мы не придаем особого значенияприскорбному инциденту с господином Долголенко, — так звали директора завода“Янтарь”, — но нам не хотелось бы, чтобы пресса делала какие-то выводы доначала слушания дела в суде.

— Вы опасаетесь, что всплывут неприятные подробности,которые смогут повредить репутации господина Кольцова?

— Никакие подробности, связанные с господином Долголенко,Тимофею Ильичу повредить не могут, — сказал Егор мягко. — Но, согласитесь,очень неприятно, когда получаешь неожиданный удар, к которому совершенно неготов. Да еще в спину. Да еще от своих же.

В трубке замолчали.

Егор усмехался, рисуя в ежедневнике рожи.

Он виртуозно умел менять тон — с самого официального насамый задушевный. С самого грозного на самый нежный. И ни горький шоколад, нистарый французский коньяк не имели при этом никакого значения.

— Вы… расцениваете обращение директора “Янтаря” в суд какудар в спину? — осведомился голос.

— Никаких комментариев, — заявил Егор.

Повисло молчание, которое Егор Шубин не собирался прерывать.Пусть молчит сколько угодно. Раз уж он вынужден был ввязаться в этот разговор,он доведет его до победного конца.