Преступление в Орсивале - Эмиль Габорио Страница 13

К тому же лицо это не выражало ничего определенного. Вернее, его выражение можно определить как смесь робости, самонадеянности и самодовольства. Обладателя подобной физиономии невозможно заподозрить в наличии хоть какого-то ума. Взглянув на него, невольно начинаешь искать зоб. Такое вот безобидное лицо может принадлежать мелочному торговцу, который, убив тридцать лет на продажу иголок и ниток, уходит на покой с рентой в тысячу восемьсот франков.

Костюм г-на Лекока был не более выразителен, нежели внешность. Сюртук его был похож на любой другой сюртук, брюки – на любые другие брюки. Цепочка из волос цвета его бакенбард удерживала большие серебряные часы, которые оттопыривали левый карман жилета.

Во время разговора он вертел в руках прозрачную роговую бонбоньерку с лакричными и алтейными пастилками, крышку которой украшал портрет крайне уродливой, но прекрасно одетой дамы, вероятно, покойницы.

В зависимости от того, какой оборот принимала беседа, от недовольства или удовлетворенности ею г-н Лекок либо съедал пастилку из бонбоньерки, либо бросал на портрет взгляд, который сам по себе был целой поэмой.

Рассмотрев пришельца во всех подробностях, судебный следователь пожал плечами и сказал:

– В конце концов – и эти два слова полностью отражали невысказанные мысли г-на Домини, – раз уж вы здесь, введем вас в курс дела.

– Нет нужды, – с довольным видом ответил г-н Лекок, – совершенно нет нужды.

– Но необходимо же, чтобы вы знали…

– Что? То, что знаете вы, господин судебный следователь, мне уже известно. Мы имеем убийство с целью ограбления и из этого исходим. Взлом, проникновение в жилище, в доме все разгромлено. Графиню нашли, тело графа до сих пор не обнаружено. Что еще? Арестован Подшофе. Он изрядный плут и в любом случае заслуживает небольшой отсидки. Гепен вернулся пьяный. Против него серьезные подозрения. У него скверное прошлое; неизвестно, где провел ночь, отвечать отказывается, алиби нет… Да, это серьезно, куда как серьезно…

Папаша Планта смотрел на лучезарного сыщика с явным удовольствием. Остальные не скрывали удивления.

– Кто вам сообщил эти сведения? – поинтересовался судебный следователь.

– Все понемножку, – отвечал Лекок.

– Но где?

– Здесь. Я тут уже больше двух часов и даже выслушал речь господина мэра. – И, довольный произведенным эффектом, Лекок отправил в рот пастилку.

– Как же так? – недовольно бросил г-н Домини. – Вы же знали, что я жду вас!

– Прошу прощения, но надеюсь, что господин следователь соблаговолит меня понять. Мне необходимо ознакомиться с местом, осмотреться. Вот я и решил послушать, что толкуют люди, познакомиться, так сказать, с общественным мнением, но так, чтобы меня не опасались.

– И все же, – сурово изрек г-н Домини, – это не извиняет вашего опоздания.

Лекок бросил нежный взгляд на портрет.

– Господин следователь, вы можете обратиться на Иерусалимскую улицу, и вам скажут, что я знаю свое дело. Для успеха расследования сыщику важнее всего – не дать себя узнать. К полиции, хоть это и глупо, как, впрочем, многое другое, относятся скверно. Сейчас, когда стало известно, кто я и зачем приехал, я могу выйти, но никто мне ничего не скажет, а если я стану выспрашивать, наврут с три короба. Меня будут бояться и потому станут умалчивать и недоговаривать.

– Совершенно верно, – поддержал сыщика папаша Планта.

– Так вот, когда мне сказали, – продолжал Лекок, – что это в провинции, я принял обличье провинциала. Я приехал сюда, и все видевшие меня думали: «Этот человек хоть и любопытен, но не опасен». Я втираюсь в толпу, прислушиваюсь, разговариваю, заставляю говорить, допрашиваю, и мне отвечают с полной откровенностью. Я собираю сведения, получаю показания, и меня никто не опасается. Ах, эти орсивальцы – премилые люди! Я уже завел тут немало друзей, и они все наперебой приглашали меня отужинать.

Г-н Домини не любил полицию и почти не скрывал этого. Он не то чтобы шел на сотрудничество с нею, а скорей покорялся необходимости и лишь потому, что не мог без нее обойтись. С присущей ему прямолинейностью он осуждал средства, к которым ей часто приходится прибегать, хотя и признавал их неизбежность. Слушая Лекока, он невольно одобрял его действия и в то же время продолжал далеко не дружелюбно взирать на собеседника.

– Раз уж вы столько знаете, пойдемте осмотрим место преступления, – сухо предложил г-н Домини.

– К вашим услугам, – лаконично ответил сыщик и, когда все стали подниматься, воспользовался этим, чтобы подойти к папаше Планта и протянуть ему бонбоньерку: – Не желаете ли, господин мировой судья?

Папаша Планта не счел нужным отказываться и взял лакричную пастилку, отчего лицо сыщика мгновенно прояснилось. Как любому гениальному артисту, г-ну Лекоку была необходима благожелательная публика, и теперь у него шевельнулась надежда, что ему предстоит работать перед истинным ценителем.