Ловцы душ. Исповедь - Елена Богатырева Страница 13

— Врач со скорой не может быть посторонним, — поправила Лариса. — А вдруг понадобится инъекция? Что тогда?

— Тогда и придумаем что-нибудь, — вздохнул Костя.

Он пристроил у кровати отца раскладной столик, и Лариса помогла накрыть его к чаю. Николай Савельевич грыз сухарь и поглядывал на Ларису.

— Ну как, — спросил он, — не смущает вас жених с таким приданым, как я?

— А что такое? — встрепенулась Лариса. — Разве вы плохой отец? Костя рассказывал, что вы замечательный. Или это не правда?

— Гм, находчивая… А то, что я как дитё малое? Обуза ведь…

— Да разве дети бывают обузой?

— Жить со мной станете или сдадите меня куда?

Лариса внутренне замерла. Она прекрасно понимала, что старик проверяет ее «на вшивость». Но одно дело — излагать свою точку зрения на вещи, и совсем другое — давать конкретные обещания, которых выполнить не сможешь. Но деваться было некуда.

— С вами. — Она произнесла эти слова спокойно и уверенно.

Николай Савельевич улыбнулся и вздохнул.

— Если честно, — сказал он, — собственная судьба меня не очень-то и волнует. В конце концов, дом престарелых не самое худшее место в мире.

Костя попытался возразить, но отец лишь отмахнулся.

— И еще хочу сказать: я очень рад, что не помер сегодня. Потому что теперь мне охота дожить до вашей свадьбы и увидеть наконец своего сына счастливым.

Лариса закусила губу, чтобы сдержать непрошеные слезы. Николай Савельевич говорил с таким чувством, что сказать ему теперь правду не представлялось возможным. То есть сказать правду означало бы то же самое, что объявить больному человеку: «Извините, мол, нет у вас той цели впереди, ради которой вы жить вознамерились, так что…» Она поднесла к губам чашку и отхлебнула большой глоток, позабыв о том, что чай очень горячий. Горло обожгло, но слезы, выступившие на глазах, теперь вроде бы были оправданны.

— Лариса, — снова обратился к ней Николай Савельевич, — расскажите о себе. Костю не допросишься, я знаю. А старческое любопытство — вещь назойливая…

— Во-первых, вы никакой не старик, — ответила Лариса. — А во-вторых, рассказывать-то особенно нечего. Я выросла в детском доме, потом окончила медицинское училище и вот работаю на скорой. Это все.

— Наверно, тяжко пришлось в детстве? — с пониманием спросил Николай Савельевич. — Обижали, да и голодно…

— Что вы, у нас были самые замечательные учителя. А директор нам всем была как мать родная.

— Надо же, — удивился Николай Савельевич, — а как телевизор посмотришь, кажется, что детские дома…

— Нет, — отрезала Лариса. — Мы жили как семья. И я всех их до сих пор очень люблю.

— Значит, у вас совсем никого из родных нет?

— У меня есть тетя, — ответила Лариса неохотно.

— Не понимаю. Почему же вы тогда росли в детском доме?

Лариса нахмурилась.

— Она не знала, что я в детском доме. Но она меня искала…

— Значит, вы живете с тетей?

— Тетя живет в доме престарелых. — Лариса опустила глаза.

Николай Савельевич и Костя переглянулись, но никто не решился задать вопрос, вертевшийся на языке. Лариса почувствовала возникшее напряжение и грустно усмехнулась.

— Я не могу вам этого объяснить, — сказала она, — потому что сама не понимаю. Жили с ней хорошо, ни разу не поссорились. А год назад она вдруг объявила, что переезжает.

— Но ведь она как-то объяснила это? — спросил Николай Савельевич.

— Нет. Я решила, что из-за меня. Обещала уехать, снять комнату. Но она все твердила, что я тут ни при чем. Что, даже если я уеду, она в этой квартире не останется.

— Но вы ведь навещаете ее?

— Нет. Она запретила. Я звоню туда, посылаю передачки.

Тут наконец подал голос Костя. Пока отец допрашивал Ларису, он сидел в прострации, переводя взгляд с одного на другого. Девушка с первого взгляда произвела на него сильное впечатление, но он до сих пор не мог понять чем, как и почему. Красавицей она не была, на вопросы отвечала просто, вела себя сдержанно, но что-то в ней было такое милое и детское, такое знакомое и родное. Присматриваясь к гостье, Костя давно заметил, что лицо у нее заплаканное, и теперь ломал голову над причиной ее слез. Но тут Лариса попала в затруднительное положение, и он решительно заступился за нее:

— Как психолог могу сказать: пожилые люди нередко страдают старческими деменциями. Их причуды — только начало заболевания.

— Надеюсь, ты не меня имеешь в виду, — мрачно заметил отец.

— Конечно не вас, — тут же подхватила Лариса. — Хотя, согласитесь, у вас тоже есть причуды…

— Это он вам сказал?! — Николай Савельевич вонзил палец в сына.

— Сама вижу. Как это можно махнуть на себя рукой и отказаться от всякого лечения?

— Почему же от всякого? — хитро прищурился Николай Савельевич. — Если бы все врачи были такими, как вы…

— Тогда вы позволили бы? — осторожно спросила Лариса.

— Позволил — что?

— Ну хоть давление померить…

— Да ради бога! — развел руками Николай Савельевич.

— Я сейчас! — Лариса нырнула за дверь.

Оставшись наедине с сыном, Николай Савельевич тихо сказал:

— Ну, что молчишь, бестолочь? Скажи мне, что она носит с собой все медицинское снаряжение, даже когда идет в гости.

— Папа… — Костя не знал что ответить.

— Какая девушка! — с чувством протянул отец, показывая глазами на дверь. — Неужели не твоя?

— Пап, ты прости…

— Ничего не знаю, ни о чем не догадался, и ты мне ничего не говорил. Понятно? Никого, кроме нее, возле себя видеть не желаю. Уйдет — помру.

— Ты серьезно? — Костя уже не понимал, шутит отец или нет.

— Серьезно! Я не вынесу, глядя, как ты упускаешь свое счастье.

— Да кто тебе сказал…

— Дурень…

Вернулась Лариса. Она сияла как школьница. Николай Савельевич притворно вздохнул и, закатав рукав рубахи, протянул ей руку.

Лариса измерила давление, шевельнула губами, что-то подсчитывая, и с легкой тревогой сказала:

— Таблеточку бы надо…

— Да у нас дома отродясь лекарств не водилось, кроме аспирина.

— У меня есть. — Ложь давалась ей с трудом, и она покраснела. — Ношу в сумочке на всякий случай.

— Тогда — давай, выпью. Что-то я и вправду чувствую себя нелучшим образом. Может быть, засну после таблетки, а вы пока ужин приготовите. Есть-то мне можно?

* * *

Отец и вправду вскоре уснул. Лариса с Костей ушли на кухню.