Дом духов - Кристофер Дж. Мур Страница 13

На пересечении улиц Ратчадамри и Плоенчит старый Бангкок почти не сохранился. Полицейский госпиталь пережил реконструкцию квартала. Это был длинный ряд старых построек в стиле 30-х годов XX века, характерных для Юго-Восточной Азии. Торговцы едой, разносчики и слепые продавцы лотерейных билетов суетились в коридорах, образованных этими зданиями. Кальвино прошел по длинному залу, где пахло чесноком, мочой и больничными постелями. Тюрьма запахов смерти. В палатах были длинные ставни из деревянных реек. Потолочные вентиляторы с деревянными лопастями вращались со свистом, гоняя горячий, плотный воздух. Двадцать или тридцать пациентов сидели на кроватях и играли в карты. Другие спали, свернувшись в позе зародыша на жаре. Простыни сбились во влажные холмики. Мимо Кальвино прошла палатная сиделка в белой униформе, толкая тележку с едой. Не подняв глаз, когда он окликнул ее, она исчезла в недрах отделения. Другая медсестра прошла с подносом таблеток; похоже, ей было жарко, она устала и была раздражена. Она узнала его по последнему визиту в морг.

– Нашли убийцу? – спросила она по-тайски.

Винсент понял, что сестра спрашивает о Джеффе Логане.

– Пока нет, – ответил он; ему не хотелось говорить, что он пришел осмотреть еще один труп.

Кальвино шел дальше. Он уже сбился со счета, сколько раз приходил в этот морг. Но знал, что многие в госпитале запомнили его за эти годы, как фаранга в костюме и при галстуке, который приходит взглянуть на мертвых фарангов. Они ассоциировали его со смертью, и это давало ему определенную власть, внушающую страх.

Правила были довольно простыми. Если фаранг пострадал в дорожной аварии или во время потасовки в баре, или его ударили ножом, или застрелили в темном переулке, его доставляли в полицейский госпиталь. Если только фаранг не говорил по-тайски и не мог сообщить полицейским, что он лично ничего не имеет против XIX века, но предпочел бы, чтобы его пострадавшее от ножа или пули тело было доставлено для лечения в современный госпиталь, такой как «Самитивей» на Сой 49. В случае Бена Хоудли, который говорил по-тайски и который, возможно, посещал «Самитивей», чтобы сделать прививки от столбняка и тифа, то его доставка в полицейский госпиталь не повлияла на исход. Он превратится в дым в субботу под пение семи монахов, и все будет кончено.

В Бангкоке большое значение имело то, найден ли труп в публичном месте. Существовала острая конкуренция между соперничающими обществами, которые местные фаранги называли «похитителями трупов». «Похитители» были членами китайских благотворительных обществ, которые, в командах по два или три человека, патрулировали улицы в маленьких белых фургонах, прослушивая своими радиоприемниками полицейскую частоту, чтобы узнать местонахождение последнего пешехода, «погибшего в бою». Между конкурирующими группами периодически вспыхивали ожесточенные схватки со стрельбой за владение трупом. Победители возвращались в штаб-квартиру общества со своей добычей, делали снимки трупа поляроидом и приклеивали их в окне, выходящем на улицу.

В обеденное время, когда над головой висит обжигающее полуденное солнце, десятки тайских офисных клерков, поедая нанизанные на деревянные палочки кусочки свинины или курицы, развлекались тем, что толпились у сотен таких снимков, рассматривая их. Они стояли и смотрели на фотографии трупов с потухшими глазами и резиновой кожей цвета вареного свиного брюха. Часто тела были похожи на разложившихся, распухших крупных животных, которые были сбиты на шоссе и сняты под странным углом в момент смерти. Чем более раздавленным, сгоревшим, распухшим или изрезанным было тело, тем больше снимок нравился толпе.

Кальвино однажды раскрыл дело о пропаже человека, стоя в толпе обедающих, которые разглядывали снимки. На одном была мертвая домохозяйка из фарангов. Она прыгнула в клонг с кирпичами в карманах. Кальвино расследовал дело о пропаже по поручению ее мужа. Через пару дней после ее прыжка в канал какие-то «похитители трупов» выудили добычу из клонга. Один наткнулся багром на тело и вытащил его на берег. Они сфотографировали ее рядом с несколькими маленькими китайцами, улыбающимися так широко, словно поймали самую крупную рыбу. Бена Хоудли убили в собственной квартире. Его тело отвезли в полицейский госпиталь. Поэтому опубликованная фотография его тела стала новостью номер один.

Еще одна медсестра улыбнулась Кальвино и слегка кивнула, узнав его. После пятнадцатиминутной прогулки по территории госпиталя он пришел в морг.

Женщина лет пятидесяти, с собранными на макушке волосами и одетая в полицейский мундир, остановила его. Ее перевели на эту работу в какой-то момент между убийством Джеффа Логана и Бена Хоудли, а это означало, что она, одна из немногих сотрудниц госпиталя, его не узнала.

– Сюда нельзя, – сказала она.

– Винсент Кальвино. Как вы сегодня поживаете? Ваши волосы замечательно выглядят, – сказал он.

Она потянулась к телефону:

– Нельзя.

Кальвино убрал руку с ручки двери и достал письмо Пратта. Она надела очки и прочла его. Выражение ее лица стало слегка испуганным. Женщина понятия не имела, что у этого фаранга большие связи в руководстве полиции. Чувствуя опасность, она вернулась в культурное состояние, включила обаяние и даже сумела улыбнуться.

Кальвино был не просто еще одним фарангом. У него были большие связи. Ценность и значение человека в тайском обществе зависели от таких связей. В их отсутствие у вас не было защиты и положения; с вами могло случиться все что угодно. При наличии таковых двери открывались, улыбки включались, и мир пусть и не становился нежным, как тело устрицы, но его раковина делалась гораздо менее твердой. Она поддалась всеобщему стремлению услужить человеку, который, как она опасалась, возможно, знаком не только с ее боссом, но и с боссом ее босса.

– Можно мне войти? – спросил Кальвино, пряча письмо обратно в карман.

– Без проблем, – ответила она.

Через пять минут служитель с дымящейся сигаретой привез каталку с телом Хоудли, завернутым в белую простыню.

Когда он откинул простыню, Кальвино проверил бирку на ноге. «Бенджамин Хоудли» было написано по-английски. Мертвому телу всегда есть о чем рассказать. Как и в случае со всеми великими произведениями искусства, именно то, что остается недосказанным, придает остальному такую силу. На теле Хоудли не было синяков, только на лице. Его подбородок, губы и нос были разбиты. Кальвино проверил ладони, предплечья и грудную клетку. Ни одной отметины. Лицо изуродовали уже после того, как его застрелили.

Винсент попросил служителя перевернуть тело Бена лицом вниз. Выражение лица служителя говорило о том, что он считает эту просьбу выходящей за рамки его обязанностей или, по крайней мере, необычной просьбой из уст фаранга. А из уст Кальвино – совершенно необычным требованием. Он послал Винсенту одну из тех улыбок, которые означали – в зависимости от обстоятельств – либо крайнее подозрение, либо радость по поводу дня выдачи жалованья. Служитель закурил следующую сигарету. Он был ростом пять футов и три дюйма и весил сто двадцать фунтов. Хоудли был ростом примерно шесть футов и один дюйм и весил сто восемьдесят фунтов. Кальвино уже разыгрывал эту сцену раньше. У него был выбор. Он мог вернуться к женщине в мундире, достать письмо и попросить ее надавить на этого легковеса. Но он не стал этого делать. Потому что понимал, что рано или поздно ему придется вернуться в морг и просить того же служителя перевернуть другое тело. Кальвино достал из бумажника банкноту в пятьсот бат, сложил пополам и вручил ему. Рука служителя вынырнула из длинного рукава белой рубашки, словно голова изголодавшейся черепахи из-под панциря. Кальвино улыбнулся ему, и он кивнул.