Курортное убийство - Жан-Люк Банналек Страница 13

– Как ваш желудок?

Вопрос на мгновение сбил Дюпена с толка. Секретарша Гаррега сразу проводила его в кабинет врача, где Гаррег ждал комиссара, сидя в большом кресле. Доктору Гаррегу было немного за семьдесят. Он был уроженцем Конкарно. На его табличке значилось: «Доктор Бернез Гаррег (не Бернар)». Врач был высок ростом и худощав. В глаза бросались удлиненное лицо и высокий лоб. Но главным было непробиваемое спокойствие врача. Казалось, ничто в мире не могло бы вывести из себя доктора Гаррега.

Комиссара Дюпена уже много лет донимали боли в желудке, а пару месяцев назад они стали просто нестерпимыми. Гаррег выслушал его жалобы и непререкаемо изрек: «Невроз желудка. Пьете слишком много кофе. Если не возражаете, я все же осмотрю вас».

– Спасибо, спасибо.

Учитывая ситуацию, Дюпен счел вопрос доктора не вполне уместным.

– Я хочу сказать, что лучше, намного лучше. – Он понимал, что производит довольно комичное впечатление.

Гаррег оторвался от бумаг и критически посмотрел Дюпену в глаза.

– Ну хорошо.

Дюпен, испытав огромное облегчение, по тону врача понял, что тема желудка исчерпана. Гаррег продолжал не отрываясь смотреть комиссару в глаза. Дюпен попытался как можно незаметнее достать карандаш. Блокнот лежал у него на коленях, но карандаш, кажется, потерялся.

– Ему оставалось недолго жить.

Фраза прозвучала неожиданно. Дюпен ждал продолжения, но Гаррег, кажется, на этом закончил свое сообщение. Врач всегда говорил очень спокойным, размеренным, но отнюдь не холодным тоном, что гармонировало с его внешностью. Было ясно, что врач имеет в виду старика Пеннека, но Дюпен все же спросил:

– Пеннеку?

Гаррег не стал отвечать на вопрос и сразу перешел к делу:

– Сердце. Ему надо было давно ставить шунты. Во всех артериях были массивные стенозы. Чудо, что он вообще ухитрился прожить эти последние годы, месяцы и недели. Это было невероятно, просто невероятно.

– Вы знакомы с его сердечными болезнями? То есть вы были и его домашним врачом?

– Ну, в данном случае меня трудно было бы назвать домашним врачом. За все тридцать лет, что я его знаю, он ни разу не дал мне себя осмотреть. Ни разу, даже из соображений профилактики. Он приходил только тогда, когда у него начинала болеть спина. Позвоночник у него болел уже много лет, и он время от времени приходил на обезболивающие уколы. Однако утром в понедельник он пришел с жалобами на боль в груди. Должно быть, боль была очень сильной, так как он согласился, чтобы ему сняли ЭКГ.

Гаррег замолчал.

– И?

– Его надо было немедленно, экстренно оперировать. Но он отказался от госпитализации.

– Он не желал ничего предпринимать?

– Он сказал: если в таком возрасте согласишься на операцию, это будет означать конец.

Гаррег сказал это бесстрастно, без всякой мимики.

– Сколько времени он мог еще прожить?

– Я уже сказал, – тщательно артикулируя слова, заговорил Гаррег, – что с медицинской точки зрения он уже давно должен был умереть.

– Но медикаменты? Может быть, он принимал какие-то таблетки?

– От таблеток он наотрез отказался с самого начала.

– И что же вы ему сказали?

– Ничего.

– Но он знал, что непременно скоро умрет?

– Да.

Гаррег помолчал, а затем снова заговорил, словно поставив точку:

– Он был душевно здоровым человеком девяноста одного года.

Дюпен несколько секунд молчал.

– Кто-нибудь знал о его болезни, о тяжести его состояния?

– Не думаю. Мне кажется, это было бы ему очень неприятно. Он никогда и нигде не выпячивался. Он даже однажды спросил, не знает ли об этом моя помощница, и был очень обрадован, узнав, что она никогда не знакомится с медицинской документацией моих пациентов.

Заметив изумление Дюпена, Гаррег добавил:

– Он был очень упрямым и своенравным человеком.

– Но неужели он не ослаб? Ведь при таком тяжелом состоянии другие должны были бы заметить, что он тяжело болен. Ну, по крайней мере в последние недели.

Никто из опрошенных не говорил, что Пеннек ослаб или плохо выглядел.

– Видите ли, этот старик обладал невероятной силой воли. Он был очень гордым человеком. Но понятно, что порхать по жизни он уже не мог, и никого это не удивляло – все же ему был девяносто один год.

Гаррег неторопливо произнес эту цифру и спокойно посмотрел Дюпену в глаза. Собственно, говорить Гаррегу было больше нечего, он все сказал.

– Спасибо, – произнес Дюпен. – Это была очень важная информация.

Комиссар понимал, что слово «важная» в этой ситуации было излишне смелым. Пока было вообще непонятно, какое отношение к убийству имело – если, конечно, имело – состояние здоровья Пьера-Луи Пеннека. В данный момент, напротив, эти сведения делали случай еще более запутанным.

– У вас есть какие-нибудь предположения или идеи в связи с этим обстоятельством?

Дюпен с большим облегчением воспринял этот вопрос; он ослабил ощущение того, что все время этого разговора комиссар сидел в этом кабинете как пациент. Он заставил себя ответить уверенным тоном, хотя это далось ему с большим трудом:

– Мы отрабатываем самые разнообразные версии.

– Понятно, значит, пока у вас нет ничего. Дело, в общем, безнадежное. Почти безнадежное.

Голос врача впервые за все время разговора изменился, в нем прозвучали сильные эмоции. Он встал и протянул Дюпену руку.

– Еще раз огромное вам спасибо, доктор.

Дюпен поспешно встал, пожал протянутую руку и быстрым шагом вышел из кабинета.

Выйдя на улицу, Дюпен принялся приводить в порядок свои мысли. Пока он не имел ни малейшего представления о том, что ему делать с этой новостью. Но в ее важности он не сомневался. Жертва убийства, человек весьма преклонного возраста, был болен смертельной болезнью сердца. В любой момент – а в данном случае этот оборот надо было понимать буквально – он мог умереть естественной смертью. Он сам знал об этом лучше других. Никто из опрошенных не знал ничего о состоянии здоровья Пеннека и не замечал в нем никаких перемен. Неужели он так искусно скрывал от всех этот факт, как предполагал доктор Гаррег? Тогда это было всего лишь случайное совпадение – убийство и тяжелая, угрожавшая скорой смертью болезнь. Но может быть, все не так просто? Совершенно ясно, что сам Пеннек все знал и готовился к скорой смерти, и это знание могло все изменить для него. Изменить буквально все. Такое может произойти и в жизни старика, которому уже стукнул девяносто один год.

Дюпен ощутил неприятное внутреннее беспокойство, очень ему не понравившееся. Он достал телефон и набрал номер Кадега.