Ошибка Бога времени - Инна Бачинская Страница 13

Словно в ответ на это замечательное открытие тело ее послало мощный сигнал о голоде, в желудке образовалась пустота, а голова закружилась. Она подумала, что они могли бы позавтракать вместе… Алекс… Алекс ушел… еще не было восьми. Сказал, что позвонит. Юлия рассмеялась – молодой человек, с которым она провела ночь, ушел на рассвете, пообещав позвонить. Новый опыт, новый жизненный опыт… Новая легкая печаль оттого, что это уже произошло, случилось и теперь уходит все дальше и дальше в прошлое, и время не остановилось…

Глубоко под пластами памяти билось смутное воспоминание о каких-то, студенческих еще, временах, когда мальчик провожал ее до подъезда дома и спрашивал, прощаясь: я позвоню? Воспоминание из далекой юности, чуть ли не из детства… Юлия улыбнулась, чувствуя себя юной девочкой, полная ожидания радостных перемен…

– Нет, – решила она, – правильно, что он ушел!

Она представила себе, как они сидят за столом друг напротив друга… он такой… молодой, а она… уставшая, бледная… прячущая глаза от стыда… С беспощадной ясностью она осознала, что он молод, оскорбительно молод, а она – нет… Мысли ее приняли совсем другое направление.

«Ничего не нужно! – думала она. – Ничего! Когда он позвонит, скажу, что… все! Ничего не было, ни тогда, ни сейчас!»

Не было… Как же не было, если было. Было! Женька задерживался в командировке, и они столкнулись на улице, и он поздоровался и что-то сказал… запинаясь, мучительно покраснев, что позабавило ее – она, оказывается, может нравиться такому… молокососу! И пригласил ее на кофе в «Белую сову», а она подумала: а есть ли у него деньги? Цены там о-го-го…

Она помнит, как он словно невзначай коснулся ее руки…

И на другой день, и на третий… пока она не опомнилась. Старая дура!

Хватит! Ничего не было! Было лишь чувство вины, от которого она корчилась, не понимая себя… Потом она с облегчением узнала, что он уволился из «Торга». И сейчас ни взглядом, ни словом он не напомнил ей…

Вдруг тоскливое чувство страха, что он не позвонит, что она не нужна ему, немолодая, не очень красивая, пронзило ее со страшной силой. И тут же исчезло, растаяло, стоило ей вспомнить, как он гладил ее по лицу, повторяя: «Юлечка, Юлечка», как он… Она вспыхнула, вспомнив, как он бережно взял ее… как застонал от нежности…

– Он позвонит! Он не может не позвонить!

Юлия сидела за столом в махровом купальном халате, белом с синими ирисами – подарок Женьки, – с влажными волосами, рассыпанными по плечам, смотрела в сад. Перед ней остывал кофе в чашке. День был сырой и ветреный, резко качались ветки яблонь за окном, и одна из них время от времени стучала в окно. Юлия всякий раз вздрагивала от сухого, скребущего по стеклу звука.

«Ты сошла с ума! – в который раз повторила она себе. – Зачем тебе это?»

Впервые за почти полтора года со смерти мужа она испытывала не тоску, а покой, умиротворение и тихую, умиленную радость. Казалось, какие-то жизненные токи неуверенно торили себе дорогу глубоко внутри, там же набухли почки, готовые в любой момент лопнуть… Не хотелось двигаться, а хотелось долго-долго сидеть, прислушиваясь к чувству удивительной радостной звонкой пустоты, заполнившей тело. Она по-новому ощущала свои руки… колени… живот… вспоминала, как… Саша поцеловал ее… как легко он поднял ее на руки, а она обняла его за шею… Она вспыхнула от стыда и желания… прижала ладони к лицу… Потом сбросила шлепанцы, вытянула ноги, как балерина, и с любопытством принялась рассматривать их. Это была не она, а другая женщина. Другая женщина, у которой был молодой любовник, а не она, Юлия. Она смотрела, не узнавая, на свои длинные тонкие бледные ноги…

– Юльця, у тебя кривые ноги! – говорил Женька.

– Неправда! – кричала она. – Ровные!

– Кривые, но я тебя все равно люблю!

Она почувствовала слезы на глазах.

– Женька, если бы ты только знал, как мне тебя не хватает! Прости меня, Женечка! Прости мне! Мою глупость, мое легкомыслие…

…Красивые руки, все еще красивые, несмотря на ее… Хотя какие наши годы, как говорит Ирка. Юлия тихонько рассмеялась, вспомнив, как Ирка еще в институте повторяла, что для своих двадцати она прекрасно сохранилась.

– Аферистка, – называл ее Женька.

– Авантюристка, – поправляла его Юлия.

Нахальная и бесцеремонная, всегда в прекрасном расположении духа, не отягощенная понятиями о морали, Ирка могла запросто унести библиотечную книгу, засунув ее под блузку, или стянуть стакан сока в студенческой столовке. «Пусть не зевают», – хладнокровно говорила она Юлии, обмирающей от ужаса. Ей ничего не стоило расколоть на конспект отличницу-единоличницу, которая никогда ни с кем не делилась, или пригласить на вечер в «женский монастырь», как они называли свой иняз, курсантов из местного летного училища. Она постоянно рассказывала Юлии такие подробности своих многочисленных романов, от которых у той начинала кружиться голова. И даже сейчас, спустя много лет, она не знала, было ли правдой то, о чем рассказывала Ирка.

«Интересно, что скажет Ирка?» – подумала Юля.

Ирка пыталась знакомить ее с друзьями Марика.

– Не будь дурой, Юлька, – убеждала она, – лучшие годы уходят! Последние солнечные деньки! Подумай о себе, кончай реветь! Жизнь – это подарок, и не надо от него отказываться. На твоем месте Женька давно уже был бы с бабой. Все там будем. У тебя есть деньги, а деньги – это убойная сила. Хочешь, поехали в Италию или на Багамы… Посмотри, на кого ты похожа! Да ты должна выглядеть так, чтобы все кругом говорили: это жена Евгения Антоновича, а не убитая горем несчастная вдова. Тебя не должны жалеть, а ты прямо напрашиваешься, сплошные сопли. Когда ты в последний раз смотрела на себя в зеркало? Красила губы? У тебя взгляд побитой собаки. Пошли купим тебе новую шмотку!

Юлия привыкла к Ирке, как наркоман привыкает к зелью. Разумом вроде понимает, что отрава и не надо бы, а все равно тянется. Ей не хватало Иркиной бесшабашности, грубоватого юмора, ее словечек, городских сплетен, которыми она со вкусом делилась. А потом, друзей детства ведь не выбирают, правда?

– Откуда ты знаешь? – удивлялась Юлия, услышав очередную сплетню о романе их общего знакомого, отца семейства, со старшеклассницей, подружкой дочери.

– Все знают! – говорила Ирка.

– Я, например, не знаю!

– Потому что не интересуешься, тебе Женька весь мир застил.

«Что скажет Ирка?». Мысль о том, что от Ирки можно что-нибудь скрыть, даже не пришла Юлии в голову. Она сидела, глубоко задумавшись, улыбаясь своим мыслям…

– Павловна! – услышала она вдруг голос Лизы Игнатьевны и вздрогнула от неожиданности. – Сидишь, как засватанная! Может, заболела?

Лиза Игнатьевна смотрела на нее озабоченно и тяжело дышала. Плащ ее был расстегнут, голубая косынка с люрексом упала на плечи, клетчатая хозяйственная сумка стояла у ног на полу…

Лиза Игнатьевна была экономкой или, попросту, домработницей. Она знала Юлию с детства, знала ее родителей, так как много лет жила в соседнем доме. Лет восемь назад Юлия встретила ее на улице, и Лиза Игнатьевна рассказала, что живут они с сыном теперь в Посадовке, у ее старой тетки, а квартиру сдают, чтобы было чем расплатиться за разбитую машину. Сын был нетрезв и врезался в сарай на чужой машине, а теперь с горя и вовсе запил… А Надька, законная его, забрала внука Павлика и переехала к матери. А деньги, хочешь не хочешь, отдавать надо, а где взять? Пенсия у нее маленькая… Лиза Игнатьевна плакала и сморкалась, не стесняясь прохожих. И тогда Юлия предложила ей поработать у них, и Лиза Игнатьевна тотчас согласилась. А потом, когда они построили дом за городом, она переехала вместе с ними. В их доме у нее была своя комната. Была Лиза Игнатьевна крупной, тяжелой, охающей женщиной, но с работой справлялась. Весной нанимала рабочих на садово-огородные работы, приводила племянницу на генеральную уборку, стирку и мытье окон.