Жена нелегала - Андрей Остальский Страница 13

— Нет, — сказал он, может быть, даже слишком резко. — Дело твое, Миша. Если боишься, то к тебе вопросов нет, никто тебя не неволит.

— А вот такого, Алексей Павлович, говорить не надо! Ничего я не боюсь. Я за вас беспокоюсь и за редакцию, а не за себя… Мне-то что…

Данилин давно заметил: когда Миша был начальством недоволен, он переходил на «вы». Помолчали несколько секунд, посмотрели в разные стороны. Потом Миша сказал:

— Копия-то хоть письма осталась где-нибудь?

— В отделе писем есть, — сказал Данилин. — И еще дома одна, я сделал ее сам, сходил накануне в ксероксную и сделал. Только об этом никто не знает, и ты никому не говори.

— А не розыгрыш ли это все-таки какой-нибудь? — спросил вдруг Миша. — Игорь, говорят, мастак на такие дела.

— Ну да, все может быть, хотя почему-то не верится, — отвечал Данилин, но сам задумался.

А что, Игорь вполне на нечто подобное способен. Вон, на Новый год как-то раз обезьяной вырядился, его никто узнать не мог. И не он ли звонил в дни ГКЧП коллегам по «вертушке» и голос Горбачева имитировал? Требовал «сохранять верность законной власти». Да так, что некоторые готовы были и поверить!

Если задуматься, то очень даже круто было бы таким образом над ним, Данилиным, посмеяться. Даже в общем-то остроумно. И ух как это по журналистскому сообществу разойдется! Слыхали, Данилин-то, который из «Вестей», получил письмо от какой-то сумасшедшей старухи из Англии, выбросил его в мусорное ведро. А коллеги его разыграли — сделали вид, что письмо выкрали, причем, представляете, вместе со всем остальным мусором. Так Данилин потом долго своей тени боялся, за каждым углом ему КГБ вместе с ЦРУ мерещились! Совсем сна лишился, бедняга! Во умора-то! А кто-то обязательно добавит с фальшивым сочувствием: да, видать, пора ему на покой, отслужил свой срок, а ведь в былые времена какой сильный был редактор…

Вдруг Данилин вспомнил про композитора Никиту Богословского, считавшегося в советские времена главным мастером таких шуточек. Ходила легенда, что разыграл он еще до войны знаменитого артиста оперетты. Пока тот с женой ужинал в ресторане, взял и опечатал дверь их квартиры сургучом. Вернулся актер — и чуть в обморок не упал. Ведь так в те времена поступали с жильем арестованных органами госбезопасности. Бросился к домоуправу, а тот тоже побледнел и говорит: я не могу без санкции НКВД разрешить вам снять печать и войти в квартиру. Кажется, пришлось артисту с женой у друзей ночевать, да и то первые, к кому они обратились, их впустить отказались. Да и вторые тоже. И только третьи, отчаянные головы, не побоялись почему-то загреметь за укрывательство врагов народа, а ведь была же такая статья в те времена.

В другой раз Богословский якобы в гостиничном номере в Ленинграде демонстрировал знаменитым деятелям искусства, как работает система подслушки. Вроде как по блату раскрытая ему приятелем из НКВД. А до этого деятели по пьяному делу рассказали несколько анекдотов, не то чтобы антисоветских, такого быть не могло, но все-таки с неким рискованным душком, из которого, при большом желании, можно было дело раздуть. Так вот, Богословский покрикивал в люстру некие команды — то папиросы принести, то закуски. И тут же входил официант и выполнял приказ. А на самом деле он заранее получил от Богословского гонорар и имел от него соответствующую инструкцию, что и когда вносить.

Ну а деятели сразу протрезвели и разбежались. И вряд ли ночью нормально спали. А может, и несколько ночей без сна провели.

Вот это были розыгрыши так розыгрыши! Жестокие! А похищение корзинки с мусором — тьфу, совершенно невинная шуточка. Детский сад.

Вдруг Данилин настолько поверил в версию розыгрыша, настолько она показалась ему убедительной, что он едва не рассмеялся. И, наверно, что-то вроде неуместной ухмылки на его лице появилось, судя по тому, что Миша с явным удивлением начал на Данилина поглядывать. Но признаваться в направлении своих мыслей Данилину было неловко, решил признание отложить. Пока же пожал Мише руку и сказал:

— Помнишь, что Рузвельт говорил? Нечего бояться, кроме страха!

— С этим-то я согласен, — отвечал Миша.

— Знаешь что, Мишенька, давай подождем хотя бы до конца дня, потом окончательное решение примем, стоит ли тебе с этой историей высовываться. Сегодня кое-что прояснится, я думаю. А насчет ставки, ты не сомневайся, решим в ближайшее время.

И с этими словами Данилин снова отправился в отдел писем и обнаружил там не окончательно проснувшуюся девушку по имени Надя — она только что, видно, влетела в комнату. Нос у нее был еще красный с морозу, а прическа была сделана некачественно, отдельные пряди выбивались из-под заколок, да и белая кофточка сидела как-то кривовато.

Надя была поражена ранним визитом главного, смотрела на него почти с ненавистью — что тебя носит с утра пораньше по этажам, читалось в ее взгляде.

Заглянула в какой-то реестр, сказала уверенно:

— Нет, не регистрировали мы ничего подобного… ни тридцатого января, ни в какой другой день… Я вот за весь месяц все просмотрела. Ничего из Англии не было… Вы уверены, что письмо к вам через наш отдел пришло?

— А что, бывает иначе? — поразился Данилин.

— Конечно бывает…

— Ну не знаю… надо будет у Валентины спросить, — пробормотал Данилин.

Но Валентина про письмо ничего не помнила — мало ли их приходит! Правда, почему-то побледнела слегка. Но, может быть, просто потому, что очень не любила, когда на какой-то вопрос ответить не могла. Самолюбивая была вообще девушка, гордившаяся своей эффективностью. За что и ценил ее Данилин.

Потом явился Игорь с какими-то снова не слишком важными вопросами, текучка. Данилин сказал ему: «Знаешь что, Игорь, решай все это сам… Ты вполне компетентен».

Он пробормотал: «Я-то компетентен…» Данилин чуть было не взорвался, не заорал: на что ты намекаешь? Ты что, на самом деле думаешь, что это дело главного решать, что на третью полосу выставлять? Что у него других дел нет? Или ты хочешь сказать, что ты и вся газета прекрасно без меня обошлись бы? Сердце тоже знает, как ему биться, а печень и почки, как кровь очищать, а желудок, как пищу переваривать. Им, может, тоже кажется, что они без головы обойтись могут. Что голова им только мешает. Но только на самом деле быстренько пропадут они без нее.

Но не стал Данилин кричать, вообще промолчал. Взял себя в руки. Хладнокровно так выставил свою бухаринскую корзинку перед собой. Хотел посмотреть, как Игорь реагировать будет.

А он реагировал как надо: уставился на Данилина с выражением глубокого недоумения: типа, совсем ты, начальник, с глузду съехал?

— Ладно, Игорь, пошутили, и хватит. Признавайся. Остроумно, не спорю. Смешно. Но хватит уже.

— О чем ты, вообще не понимаю. Какие шутки? Бред какой-то.

— Ну как? Выбросил я по твоему совету английское письмо в вот эту корзину, а потом поздно вечером все ее содержимое вдруг исчезло, пока я тут уезжал ненадолго. Признавайся, твоя работа?