Инквизитор - Кэтрин Джинкс Страница 13

Тем не менее его поездки в Кассера не нравились мне. И хотя они не были слишком частыми, дела Святой палаты от этого страдали. Дабы уяснить себе, почему, вы должны понять размах нашей деятельности в то время.

Я получил записку от Жана де Бона из Каркассона, где говорилось о том, что он допрашивает свидетелей из Тараскона или окрестностей. Один из этих свидетелей указал на жителя деревни Сен-Фиакр, находящейся в провинции Лазе. Когда того вызвали и допросили, он оговорил чуть ли не всех своих соседей и даже кюре, сказав, что он принимает у себя совершенных и помогает им. Количество подозреваемых повергло меня в растерянность. С чего следует начинать? Кого вызывать первым?

— Арестуйте их всех, — приказал отец Августин.

— Всех?

— Такое уже случалось в прошлом. Десять лет назад, предыдущий инквизитор Каркассона арестовал все население одной горной деревушки. Забыл ее название.

— Но, отец мой, в Сен-Фиакре проживает более ста пятидесяти человек. Где мы будем их содержать?

— В тюрьме.

— Но…

— Или в королевской тюрьме. Я переговорю с сенешалем.

— Но почему бы не вызывать их по несколько человек? Было бы гораздо проще, если бы…

— Если бы остальные сбежали в Каталонию? Сомневаюсь, что это убавило бы нам работы.

Он не добавил: «Это ли будет вашим оправданием пред лицом Его, когда прейдет небо и земля?» Но его суровая мина была красноречивей всяких слов. Сомневаясь, что поднимутся и уйдут за перевал все жители Сен-Фиакра, я тем не менее должен был признать, что некоторые, особенно пастухи, так и сделают. Сильно упав духом, я уговорил Роже Дескалькана предоставить нам помощь, ибо без сенешаля мы не имели средств заставить сто пятьдесят с лишком человек совершить долгий путь до Лазе, дабы предать себя в руки инквизиции. Роже, конечно, приносил присягу, как всякий государственный служащий, но пусть даже и так, ему довольно было и собственных дел, и порой приходилось его уговаривать,

Мне предстояло умаслить и Понса, нашего тюремщика, которого отнюдь не обрадовал такой большой приток заключенных. Кроме того, пришлось пригласить еще одного нотария. Даже Раймону Донату, при всей его прыти и мастерстве, было не под силу одному обслужить все допросы. Отец Августин и я должны были допрашивать не только жителей Сен-Фиакра, но и свидетелей по делу тех четырех человек, которых мой патрон подозревал в даче мзды отцу Жаку — подозреваемых Эмери Рибодена, Бернара де Пибро, Раймона Мори и Бруны д'Агилар. Поскольку отец Августин в основном занимался именно этими делами, Сен-Фиакр целиком лег на мои плечи. Вот почему нам понадобился второй нотарий, и мы обратились к королевскому конфискатору, и он, скрепя сердце выделил нам несколько турских ливров, чтобы мы наняли Дюрана Фогассе.

Дюрану уже случалось работать со мной. Это был ходивший в обносках долговязый молодой человек с землистым цветом лица, чернильными пятнами на пальцах и спутанной копной черных волос, падавших ему на глаза. Его умения и опыт соответствовали той скромной сумме, которую мы ему выплачивали. Конечно же только нужда заставляла его принять наше предложение, ибо Лазе кишел нотариями, а в деревне в то время нельзя было заработать. Хотя его манеры не препятствовали ему в выполнении его обязанностей, он не считал нужным скрывать своих взглядов на Святую палату и ее служащих. Наверное по этой причине, а также из-за того, что как работник он сильно уступал Раймону, отец Августин был о нем не слишком высокого мнения. «Этот неряха», — так отзывался он о Дюране. Вследствие этого молодой человек работал только со мной.

Перечитав предыдущий параграф, я испугался, что ввел вас в заблуждение. Дюран не высказывал преступных или еретических мыслей. Он не раскрывал рта во время допросов, не оспаривал ничего из сказанного мною. Просто иногда гримаса на его лице или сухим тоном заданный вопрос: «Вы хотите, чтобы я в будущем опускал все мольбы к Деве Марии или мне также их записывать?», выдавали глухое осуждение.

Однажды, допросив шестнадцатилетнюю жительницу Сен-Фиакра, я прямо поинтересовался у Дюрана, что он думает. Свидетельница долго рассказывала о том, как она любит свою тетку, и я, по своему обычаю, позволил ей это отступление, зная, что есть предметы, которые нужно исчерпать до конца, прежде чем переходить к главному. Этот же подход я использую, чтобы продемонстрировать мой дружелюбный настрой. В конце я велел Дюрану, чтобы, переписывая протокол набело, он исключил все упоминания о тетке свидетельницы.

— То, что она говорила о святом причастии, оставьте, и, разумеется, о визите совершенного. Остальное можно опустить.

Дюран уставился на меня.

— Вы считаете, что это не существенно? — спросил он.

— Для нашего дела — нет.

— Но тетка заменила девочке мать. Она ее вырастила. С такой любовью. Разве девочка могла предать ее? Это было бы противно природе.

— Может быть. — Ну да, спорить еще с ним о природе, о ее составляющих, и увязнуть под конец в теологическом болоте. — Тем не менее к делу это не относится. Мы собираем показания, Дюран. Свидетельства о связях с еретиками. Не наша задача искать оправдания.

Я молча посмотрел на Дюрана, который хмурился, опустив глаза и прижимая к груди листы протокола.

— Вы считаете, что я несправедлив? — ласково спросил я. — Что я слишком сурово обошелся с девочкой?

— Нет. — Он по-прежнему хмуро покачал головой. — Вы вполне… вы добры к людям вроде нее. — Он иронически покосился на меня. — Я заметил, это у вас такая манера. Такой метод.

— И он оказывается действенным.

— Да. Но вы выманиваете у людей признания, а потом отбрасываете их. А они могут оказаться важными.

— Для чего?

— Для ее оправдания.

— То есть, это любовь заставила ее предать Святую Апостольскую Церковь?

Дюран захлопал глазами. Он молчал, заметно смутившись.

— Дюран, — сказал я, — вы помните слова Христа? «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня» [38].

— Я знаю, что она виновата, — ответил он, — но ведь причины ее проступка гораздо менее заслуживают порицания, чем ее тетки… или кузена?

— Возможно. И это будет учтено при вынесении приговора.

— Вот как? А если они не занесены в протокол?

— Я буду присутствовать на заседании суда и позабочусь о том, чтобы их приняли во внимание. — Видя, что Дюран продолжает хмуриться, я прибавил: — Задумайтесь о том, в каком состоянии находятся финансы Святой палаты, мой друг. Можем ли мы позволить себе тратить целые акры пергамента, дабы записать личные переживания каждого из допрашиваемых нами свидетелей? Если бы мы допускали подобное, то, я боюсь, мы были бы не в состоянии платить вам жалование.

На это Дюран состроил замысловатую гримасу, выражавшую сразу и отвращение, и сожаление, и смущение. Затем он пожал плечами, и как обычно, резко дернул головой, что означало у него прощальный поклон.