Мятежная дочь Рима - Уильям Дитрих Страница 13

— Ты проводила с ней весь день. — Я попробовал зайти с другой стороны. — Была ли она влюблена в него или нет?

— Моя госпожа едва знала Марка. Они и виделись-то всего один раз.

— И какое он произвел на нее впечатление?

— Ну, он был хорош собой. Но чересчур стар для нее, так она сказала. Ему — тридцать пять, ей — девятнадцать.

— И тем не менее она не возражала против этого брака?

— Наоборот — была очень довольна, что выходит замуж. Наряжалась для Марка, кокетничала с ним и всячески демонстрировала отцу, что готова повиноваться ему во всем. Брак устраивал их обоих — деньги Марка спасали сенатора от долговой тюрьмы, а Валерия получала возможность уехать из Рима. Этот брак льстил ее отцу, а ей давал шанс избавиться наконец от опеки матери и стать самостоятельной. Как все молодые девушки, Валерия вбила себе в голову, что как только она приберет его к рукам, муж станет выполнять все ее прихоти.

Ну конечно. Женщины почему-то считают, что брак — это конец всем заботам. А потом вдруг выясняется, что это только начало.

— А почему свадьба должна была состояться не в Риме?

— Должность, которой так добивался Марк, в тот момент была вакантной. Правда, ее тогда занимал старший трибун Гальба Брассидиас, но временно. В армии хотели, чтобы вопрос с командиром конницы был наконец решен окончательно, а сенатору Валенсу не терпелось получить деньги, которые Марк посулил, если тот отдаст ему свою дочь. Итак, обещанные деньги были выплачены, приказ о назначении получен, и тогда Марк, не желая дожидаться окончания приготовлений к свадьбе, заторопился. Ему посоветовали не медлить и сразу двинуться в путь, чтобы поскорее явиться в крепость и занять обещанный ему пост. Ради этого он рискнул даже отправиться в дорогу среди зимы. Его отсутствие вызвало толки. Валерия последовала за ним в марте, едва дождавшись первого корабля из Остии. Но даже в это время путешествие оказалось тяжелым. Нам пришлось три раза бросать якорь у берегов Италии, прежде чем корабль добрался наконец до Галлии. К тому времени мы все были едва живы.

Я сочувственно покивал — сам я любил море ничуть не больше ее.

— И потом вы двинулись через Галлию на север.

— Это было ужасно! Отвратительные постоялые дворы, отвратительная еда, а уж об обществе лучше вообще не вспоминать! Переправляться через реку было еще ничего, а вот трястись в повозке, запряженной мулами, оказалось адовой мукой. Я все удивлялась, что с каждым днем становится холоднее. А потом мы добрались наконец до Британского океана [4], и вот там-то мы и узнали на своей шкуре, что такое, когда море то уходит от берегов, то возвращается снова.

— Прилив и отлив, — кивнул я.

— Никогда в жизни ничего подобного не видела.

— Знаю. Цезарь тоже был потрясен этим явлением, когда первый раз высадился в Британии. — Господи, удивился я, с какой стати я читаю лекцию по истории, да еще какой-то рабыне?! Если честно, я и сам этого не знал.

— Нисколько не удивляюсь.

Недовольный собой, я резко вернул ее назад к разговору:

— Итак, вы переправились через Канал… [5]

— Да. К сожалению, мы опоздали на военный корабль, так что пришлось договариваться с торговым судном. Капитан, увидев на горизонте белые меловые скалы Дубриса [6], принялся махать руками как сумасшедший, видимо, чтобы произвести впечатление на сенаторскую дочь, но нам всем было уже все равно.

— А потом по реке Тамезис [7]поднялись до Лондиниума? [8]

— Да. И все было более или менее нормально, как ты сам можешь судить. Если не считать ее поездок верхом.

— Ее — что?

— Когда мы еще ехали через Галлию, Валерия объявила, что устала трястись в повозке, велела оседлать для себя лошадь и рысью поехала впереди, в дамском седле, естественно. Ну конечно, не одна, а с телохранителем. Его звали Кассий.

— Какой-нибудь старый солдат?

— Лучше. Бывший гладиатор.

— И тебе это не нравилось?

— Нет, Валерия была не настолько глупа, чтобы пытаться хоть ненадолго ускользнуть из виду. Но не дело, когда римская патрицианка носится верхом, словно какая-то простоволосая кельтская шлюха! А ведь я ей говорила! Но Валерия с детства была упрямой как осленок. Я предупреждала, что эти поездки не доведут ее до добра — мол, от них женщины становятся бесплодными, а жену, неспособную дать мужу детей, с позором отсылают назад, к семье. Но она только смеялась. Я твердила, что она может упасть с лошади и покалечиться, а она презрительно фыркала. Говорила, что, дескать, ее нареченный будет командовать конным полком и ему будет лестно иметь жену, умеющую скакать галопом. Я едва в обморок не хлопнулась, когда услышала такое.

Я попытался представить себе эту упрямую и отчаянную молодую женщину. Какой она была? Вульгарной? Мужеподобной? Или же просто сорвиголовой?

— И она научилась?

— Да, еще в поместье отца. Его снисходительность к дочери, пока она была ребенком, могла сравниться только с его же строгостью после появления у нее первых менструаций. А я так вовсе глаз с нее не спускала. И что? Она бы и тогда продолжала фехтовать деревянным мечом, да только ее собственный брат отказался участвовать в этих дурацких играх.

— Стало быть, у нее не было обыкновения делать, как ей велят? Она не любила подчиняться?

— Она имела обыкновение поступать, как ей подсказывает сердце.

Интересный довод — особенно для Рима.

— Я пытаюсь понять, что же тут произошло, — объяснил я. — Что за предательство тут случилось.

Она расхохоталась:

— Предательство?

— Я имею в виду нападение на Адрианов вал.

— Я бы не назвала это предательством.

— И как бы ты это назвала?

— Я назвала бы это любовью.

— Любовь?! Но ведь ты сама сказала…

— Ты меня не понял. Все началось еще тогда, в Лондиниуме…