Петерс Латыш - Жорж Сименон Страница 13

Директор нервничал. Махал руками.

— Только этого не хватало! Да вы двадцатый, который просит у меня «одно местечко»! Нет больше мест, нет! А вы даже не в вечернем костюме…

Директора теребили со всех сторон.

— Вот видите! Поставьте себя на мое место!

В конце концов Мегрэ пришлось стоять в проходе у двери между билетершами и продавщицами программ.

У четы Мортимер Ливингстон была заказана ложа. Сидело в ней шестеро, включая одну принцессу и одного министра. Люди входили и выходили. Склонялись над протянутой для поцелуя рукой. Обменивались улыбками.

Поднялся занавес, открыв залитый солнцем сад. Послышалось шиканье. Шепот. Шарканье ног. Наконец актер начал свой монолог, сначала неуверенно, но вскоре голос его окреп, спектакль начал набирать силу.

Однако опоздавшие продолжали занимать свои места.

Снова шиканье. Где-то захихикала женщина.

Мортимер выглядел как никогда шикарно. Фрак на нем сидел безукоризненно. Белый пластрон оттенял смуглость лица.

Заметил он Мегрэ? Или нет? Билетерша принесла комиссару табурет, который ему пришлось разделить с толстой дамой в черном шелковом платье — матерью одной из исполнительниц.

Первый антракт, второй. В ложах постоянное движение.

Искусственные восторги. Обмен поклонами между партером и бельэтажем.

В коридорах, фойе, даже на галерке возбужденный гул.

Негромкое перечисление имен — магараджи, финансовые магнаты, государственные деятели, художники.

Мортимер трижды выходил из ложи, появился на авансцене, потом в партере, вступил в беседу с бывшим премьер-министром, чей звучный смех разносился на двадцать рядов.

Конец третьего акта. Цветы на сцене. Овация худенькой актрисе. Хлопанье страфонтенов, шарканье ног по паркету.

Когда Мегрэ повернулся к ложе американцев, Мортимера Ливингстона там уже не было.

Четвертый, последний акт. Наступил момент, когда те, кто может себе это позволить, под любым предлогом пробираются за кулисы или в уборные актеров и актрис. Другие осаждают гардероб. Хлопочут насчет машин и такси.

Мегрэ потерял добрых десять минут, разыскивая американца по всему театру. Потом, с непокрытой головой, без пальто, вынужден был наводить справки на улице — у полицейских, рассыльного, муниципальных гвардейцев.

В конце концов он выяснил, что Мортимер только что уехал. Ему показали место, где стояла его машина, — как раз напротив бистро, облюбованного продавцами контрамарок Машина ушла в направлении заставы Сен-Мартен.

Пальто свое Мортимер из гардероба не взял.

На улице повсюду, где можно было укрыться от дождя, толпились зрители, дыша воздухом.

Комиссар, насупившись, раскурил трубку, засунул руки в карманы. Раздался звонок. Зрители устремились в театр.

Даже муниципальные гвардейцы исчезли вместе с ними, чтобы послушать последний акт.

Бульвары выглядели неряшливо, как обычно в одиннадцать вечера. При свете фонарей пелена дождя казалась менее плотной. Из соседнего кинотеатра схлынули последние зрители, в зале погасили свет, убрали рекламные щиты, закрыли двери.

Под фонарем с зеленой полосой люди ждали автобуса.

Когда он подошел, завязалась перебранка: свободных мест не оказалось. Не обошлось без полицейского: автобус уже тронулся, а страж порядка все еще выяснял отношения с каким-то возмущенным толстяком.

Наконец по асфальту скользнул лимузин. Как только машина затормозила, дверца распахнулась. Мортимер как был с непокрытой головой, во фраке, легко взбежав по ступеням лестницы, уже входил в залитое теплым светом фойе.

Мегрэ взглянул на шофера: стопроцентный американец, с резкими чертами лица и выдающейся вперед челюстью, он неподвижно сидел за рулем, закованный в ливрею, как в доспехи.

Комиссар лишь приоткрыл одну из обитых чем-то мягким дверей. Мортимер стоял в глубине своей ложи. Актер саркастически бросал отрывистые реплики. Занавес упал.

Цветы. Всплеск аплодисментов…

Зрители устремились к выходу. На них зашикали. Актер объявил имя автора, нашел его на авансцене, вывел на середину.

Мортимер целовал и пожимал руки, оставил сто франков на чай билетерше, которая принесла ему пальто.

Жена его была бледна, под глазами у нее легли фиолетовые тени. Когда они сели в машину, произошла заминка.

Супруги заспорили. Миссис Ливингстон нервничала, не соглашаясь с мужем. Тот закурил папиросу, сердито щелкнув зажигалкой.

Затем что-то бросил в переговорную трубку, и машина тронулась, такси Мегрэ — за ней.

Половина первого ночи. Улица Лафайета. Белые колонны собора Троицы, скрытые строительными лесами. Улица Клиши.

Лимузин затормозил на улице Фонтен у «Пиквикс-бара». Швейцар в синем с золотом. Гардероб. Красная портьера отодвинулась и опустилась, навстречу комиссару поплыли звуки танго.

Мегрэ последовал за супругами Ливингстон, остановился у ближайшего к двери столика, который, наверное, никогда не бывал занят, так как находился на самом сквозняке.

Ливингстоны выбрали столик поближе к оркестру. Американец углубился в меню, выбирая, что заказать на ужин.

Перед его женой склонился наемный танцор.

Она пошла танцевать. Ливингстон как будто подстегивал ее своим взглядом. Она обменялась несколькими фразами с партнером, но ни разу не обернулась в ту сторону, где сидел Мегрэ.

В зале среди посетителей в вечерних туалетах было несколько иностранцев в повседневной одежде.

Комиссар жестом отогнал проститутку, вознамерившуюся присесть за его столик. Перед ним появилась бутылка шампанского, хотя он ее не заказывал.

Все было опутано серпантином. Летали ватные шарики.

Один из них угодил Мегрэ по носу, и комиссар свирепо взглянул на старуху, которая целилась в него.

Миссис Мортимер вернулась на свое место. Танцор побродил по площадке, отошел к выходу и закурил сигарету.

Вдруг он приподнял красный бархатный занавес и скрылся за ним. Минуты через три Мегрэ решил выглянуть на улицу.

Танцор исчез.

Остаток вечера был долгим и скучным. Мортимеры заказали обильный ужин: икра, трюфели в шампанском, омар по-американски, сыр.

Миссис Мортимер больше не танцевала.

Мегрэ, который терпеть не мог шампанского, тянул его маленькими глотками, утоляя жажду. На столе стоял жареный миндаль, который он имел неосторожность попробовать, и теперь ему нестерпимо хотелось пить.

Он взглянул на часы: два ночи.

Зал постепенно пустел. Танцовщица исполняла свой номер при полном равнодушии публики. Какой-то пьяный иностранец, за чьим столиком сидели три женщины, один производил больше шума, чем все остальные посетители бара вместе взятые.