Ритуал последней брачной ночи - Виктория Платова Страница 13

— Суворовский так Суворовский. — Он совсем неторопился завестись, разжиревший сукин сын; он рассматривал меня в зеркалозаднего вида самым бесцеремонным образом.

— Поехали! — не выдержала я. — Я опаздываю.

…Через пять минут мы выбрались из заповедной зоны ивтиснулись на запруженный автомобилями Каменноостровский. У меня разболеласьголова и дрожал подбородок, а в глазах стоял обнаженный торс Олева Киви, слегкаприпорошенный кровью. И нож. Нож, который лежал у меня в сумочке.

— Вам плохо? — участливо спросил водила.

— Перебрала… Немного… — Я с трудом разлепила губы.Тошнота, все это время сидевшая где-то в районе ключиц, поднялась к горлу.

— Бывает.

— Остановите… Я на минутку..

Он понимающе кивнул и нажал на тормоза. Я выскочила у метро«Петроградская», осквернила первую попавшуюся урну и снова вернулась в салон.

— Ну, как? — водила положительно не хотелоставлять меня в покое.

— Уже легче.

— Купите кефир. А еще лучше — запивать кефиром водку,так сказать, в процессе. Старый рецепт ладожских водолазов.

— А вы водолаз? — совсем некстати спросила я.

— Был.

Лучше бы ты там и оставался, на Ладожском озере… Но вслух яэтого не произнесла, а совершенно неожиданно для себя заявила совсем другое:

— Вообще-то, на Верности живет моя подруга. Я как разсобиралась к ней вчера вечером.

— Я так и понял.

— Правда?

— На улице Верности такой девахе, как ты, делатьнечего.

О, господи, еще один физиономист!.. И еще одна шуточка натему.

Остаток пути до Суворовского мы проделали в полном молчании.Я попросила остановить машину за три дома до дремовского логова: в моемположении осторожность не помещает. Шофера же прорвало, как только я взялась заручку.

— Может, оттянемся? — спросил он, повернув ко мнесвое блинообразное лицо с оспинами, отдаленно напоминающими лунные кратеры.

— В другой раз, дорогуша.

Я искренне надеялась, что не увижу его никогда в жизни. Дажеесли мне не повезет и ее остаток придется провести в бегах.

— Подожди…

Он похлопал себя по карманам в поисках бумажки, но, так и ненайдя ничего подходящего, вытащил из бар-дачка газетный лист и прямо на поляхнаписал телефон.

— Меня Геной зовут. Позвони, когда соскучишься.

— Непременно.

Ломая каблуки, я выскочила на тротуар. Сексуальноозабоченный Гена эскортировал меня еще с десяток метров, а потом, короткопосигналив, умчался в сторону Смольного.

Все. Теперь к Стасу. Он просто обязан вытащить меня из тогодерьма, в которое я вляпалась.

* * *

…Стас умел жить широко.

Я убеждалась в этом постоянно, стоило мне только зайти в егошикарный подъезд с усатыми консьержками и цветами на лестничных площадках.Цветы носили сомнительного качества название Ванька мокрый.

— Куда? — в сто двадцать первый раз спросила меняконсьержка баба Люба, бывшая вохровка.

— В девятнадцатую. К Дремову, — в сто двадцатьпервый раз ответила я.

— Дома он. Еще не выходил… — снизошла баба Люба идобавила — со всей классовой ненавистью, на которую была способна:

— Шастают тут всякие…

Стас жил на последнем этаже, в так называемом «русскомпентхаузе» с мансардными окнами и сломанными перегородками. Со времен нашегознакомства в Таллине он разбогател, обуржуазился, завел себе дорогую мебель,две финиковые пальмы и попугая-жако по кличке Старый Тоомас. Все свободноевремя Стас посвящал обучению тупоголовой птицы матерным ругательствам.

Некоторые из них ему придется выслушать и от меня.

Лифт, как всегда, был занят, и я поплелась на шестой этажпешком.

И на несколько минут остановилась перед большим зеркалом наплощадке между первым и вторым этажами; тяжелая махина в позолоченной рамеосталась здесь еще со времен Февральской революции. Я осмотрела себя и нашла,что выгляжу гораздо хуже, чем утром: ошметки теней, осыпавшаяся тушь наресницах, ввалившиеся щеки и опущенные уголки губ. О глазах и говорить нестоит. Совсем некстати я вспомнила, что именно такой (прямо скажем, бледный)вид имела наша со Стасом общая подружка Кайе — после ночи, проведенной с двумясимпатичными выпускниками училища имени Фрунзе.

Черт, сейчас я согласна была на целый эсминец симпатичныхвыпускников — лишь бы со мной не случилось того, что случилось. Но ножпо-прежнему лежал в сумке и даже не думал исчезать оттуда.

Я нетерпеливо нажала звонок Стасового родового гнезда иприготовилась с порога заехать ему в челюсть. Но рукоприкладствовать непришлось: за дверью было тихо.

— Стасевич! — заорала я. — Открывай, ублюдок!

Никакого ответа.

Выждав еще несколько минут (на случай посещения Стасомсанузла), я возобновила штурм. И снова он не принес никаких результатов. Итогда в моей голове щелкнуло:

А что, если Стас просто подставил меня?!

Мысль, показавшаяся поначалу невероятной, быстро обросланужными свидетелями и ненужными подробностями. Стас не имел никакого отношенияк гастролям классических исполнителей, но почему-то ему срочно понадобилась аудиенцияу Олева Киви. Стас дал мне фотографию жены Киви и попросил максимальносоответствовать ее изображению. Стас купил мне билет в филармонию — именно нато место, на котором всегда сидела она. А столик в «Европе»? А чертов мускат«Миральва»? А контактные линзы? А перстень?!.

Я едва не прошибла головой дверь. Олев Киви сказал, чтоточно такой же перстень он подарил своей жене. Какого хрена «точно такой же»?!Это и был перстень его жены! Но откуда Стас взял его? И зачем, зачем?!!

Я вцепилась в листья Ваньки мокрого, стоящего на подъездномподоконнике, и зарыдала. Но это не были слезы отчаяния, — меня душилаярость. Как я могла забыть о его сутенерском прошлом? В том, чтобы подставитьшлюху, не было ничего экстраординарного. Напротив, это даже поощрялось: шлюхавсегда должна знать свое место.

Ты за все мне заплатишь, Стасик Дремов! Тем более что терятьмне нечего. Я знаю еще один способ проникнуть к тебе в квартиру.

Поднявшись на полпролета вверх, я оказалась перед чердачнойдверью. Ключ от нее хранился в пожарном щите, за образцово свернутымбрезентовым рукавом. Этот тайничок показал мне когда-то сам Стас, находившийсяв благодушном подпитии: иногда его перемыкало, он вспоминал, что в детствемечтал быть астрономом и открыть хотя бы одну сверхновую звезду. Никакихсверхновых он не открыл, детскую мечту задвинул за бритый лобок, а вот страстьк пьяным посиделкам на крыше осталась.