Золотая братина. В замкнутом круге - Игорь Минутко Страница 12

– Да, да! Поспешим! – Любин поднялся из кресла, намереваясь идти к двери, но вовремя остановил себя: – Одну минутку, Александр Петрович. – Он набрал трехзначный номер внутреннего телефона.

– Воротаев у аппарата, – послышалось в телефонной трубке.

– Отключайте «Братину», Никодим Иванович. А монитор…

– Понял, – перебил Воротаев. – Все будет сделано, Иван Кириллович.

– Что же, прошу вас, граф.

Через пустые залы они шли рядом – директор музея и Александр Петрович Оболин. По бокам, на полшага сзади, бесшумно следовали Евгений и Станислав.

У охраны все было готово для скромного праздника. Федор Рябушкин и Остап Цугейко сидели за столом, с вожделением поглядывая и на дорогую заграничную выпивку и на закуску. Но Никодим Иванович хотел увидеть финиш велогонки – он почему-то болел за поляков. Когда наконец позвонил директор музея по внутреннему телефону, выслушав его, Воротаев сказал:

– Ладно, совсем я вас истомил. Как говорится, соловья баснями не кормят. Да вот и директор команду дал. Федор, иди отключи сигнализацию стенда «Золотой братины» и третий монитор отрегулируй на зал с сервизом: восьмой канал, если я не ошибаюсь.

– А в чем дело? – удивился Федор Рябушкин.

– Приказы начальства – что? Правильно! Выполняются. И выполняются молча, без вопросов. – Никодим Иванович улыбнулся и подмигнул молодому охраннику. – Директору там что-то понадобилось. И важный гость у него. Ты, Остап, иди с Федором, набирайся опыта. А я пока по первой налью.

Охранники из второй половины помещения, где расположены пульт сигнализации, мониторы и телефоны оперативной связи, вернулись через три-четыре минуты.

– Все сделано, командир, – доложил Федор, но вид у него был озабоченный. – Я на втором мониторе четырнадцатый зал осмотрел – он перед лестницей, которая ведет вниз, в подвальные залы. Туда Иван Кириллович не один прошел, с ним еще трое, а два амбала мне очень не глянулись. Знаю я таких…

– Не нашего ума дело, Федя, – отмахнулся Воротаев. – Сейчас пойдем по монитору поглядим, чего у них там. Только давайте сначала по первой выпьем. А то праздника у меня и в помине нету.

Разобрали стаканы.

– С днем рождения, Никодим Иванович! – сказал Федор Рябушкин.

– С днем рождения! – повторил Остап Цугейко. Чокнулись, дружно выпили.

– Что-то вкус… – начал было Федор, но не договорил: глаза его закатились под лоб, он выронил пустой стакан и стал медленно сползать со стула.

Остап лишь короткий миг с изумлением смотрел на товарища и вдруг, потеряв равновесие, завалился на спинку стула и с грохотом рухнул на пол. Никодим Иванович Воротаев, перешагнув через Остапа, быстро подошел к двери, закрыл ее на ключ и направился к пульту сигнализации и мониторам. Он был сосредоточен и совершенно спокоен.

В это самое время Иван Кириллович Любин и граф Оболин, сопровождаемые молчаливыми детективами Евгением и Станиславом из фирмы «Амулет», входили в сводчатый подвальный зал. В его глубине был выставлен единственный экспонат – сервиз «Золотая братина», состоящий из трехсот пятидесяти предметов, а триста пятьдесят первым предметом была сама братина – древний сосуд для вина. В витрине недоставало единственного предмета – продолговатого блюда, которое сейчас держал в руках Иван Кириллович. Для него в черном бархате витрины было оставлено углубление, по форме соответствующее блюду.

– Подсвет сейчас включать не будем, – пояснил директор музея прерывающимся от волнения голосом. – Поместим блюдо на его место – и тогда я включу подсвет, он у нас особый, еще мой отец придумал. Вы, Александр Петрович, увидите ваш фамильный сервиз во всей его божественной красоте.

– Да, да… Увижу… – Любин не узнал голоса графа – он стал хриплым и отрывистым. – Я… Я не могу поверить в реальность происходящего.

– Но это происходит! – воскликнул Иван Кириллович. – Сейчас мы поднимем крышку…

Директор музея подошел к левому краю витрины. Здесь в стену был вмонтирован неприметный металлический щит, на котором помещалась маленькая панелька с крохотными клавишами цифр и латинских букв; в ее правом углу горела яркая зеленая точка. Иван Кириллович оглянулся на витрину с сервизом – под ней не было узкой полосы зеленого света. «Значит, – убедился директор музея, – Никодим Иванович отключил „Братину“ от общей сигнализации». Но только у этого уникального экспоната была вторая, запасная, сигнализация – вот за этим металлическим щитом. И кодом владел только он, директор музея. Если срабатывала вторая сигнализация – сигналы тревоги должны прозвучать в отделении милиции и в дежурной части муниципального отряда быстрого реагирования.

Загородив щит спиной, Иван Кириллович стал, максимально сосредоточившись, набирать код. Он был длинным и состоял из трех последовательных комбинаций цифр и латинских букв. Проделывая все это, директор музея, однако, подумал не без озорства: «Сейчас по монитору за всем происходящим наблюдают охранники. Интересно, о чем думает Никодим Иванович? Что предполагает?» О второй, никому не ведомой сигнализации знали только командиры охраны, и с них была взята подписка о неразглашении этой тайны. Рукоятка рубильника была прохладной и податливой, одно легкое движение – и зеленая точка на панели в правом углу щита погасла. Иван Кириллович обернулся – и встретил три взгляда, устремленных на него: что-то общее было в этих взглядах, но предчувствие беды не посетило его, никакой опасности он не ощутил…

– Теперь последнее, Александр Петрович, – сказал директор музея. – Вот этими двумя хитроумными ключами открываем витрину. – Он вынул из внутреннего кармана пиджака два ключа с замысловатыми бородками на одном брелоке и склонился над первой замочной скважиной… Ключ поворачивался с трудом – давно, очень давно не поднимали бронированное стекло, которое герметично и надежно укрывало «Золотую братину». Второй ключ повернулся легче. – Ну вот и все. Настала самая торжественная минута…

И в этот момент сзади Любина прозвучал глухой удар – и тут же истошный крик эхом отразился от сводчатых потолков. Иван Кириллович быстро обернулся и увидел графа Оболина с окровавленным лицом, у которого подгибались ноги, – он медленно падал головой вперед. Позади Александра Петровича, широко расставив ноги, стоял «телохранитель» Евгений.

– Да что же…

Директор музея не закончил фразы: на его голову обрушился сокрушительный удар, брызнули ослепительные искры – и их тут же поглотила густая мгла.

За всем происходящим в подвальном зале наблюдал по монитору Никодим Иванович Воротаев.

Он увидел, как упали на пол, оглушенные ударами сзади, граф Оболин и Любин, как «телохранители», быстро взглянув друг на друга, с трудом подняли тяжелую раму с бронированным стеклом. И в то же мгновение охранник увидел на экране монитора нечто невероятное: за спинами «телохранителей» возникло пульсирующее облако, в котором замелькали густые черные и белые пятна; черных было больше, пятна сталкивались, расходились и опять устремлялись друг на друга. С ужасом Никодим Иванович обнаружил, что внутри облака сгустки белого и черного постепенно преображаются в человеческие лица, только прозрачные… Лицо, которое возникло из белого пятна, приблизилось. Это был лик молодого мужчины, иконописно прекрасный и мужественный, возле правого уха у него было маленькое родимое пятно в виде бабочки. Вокруг него клубились, надвигаясь со всех сторон, другие мужские лица, тоже исполненные неземной красоты, но искаженные страстями, обуревавшими их, – злобой, яростью, жаждой расправы. Красота их была отталкивающей. У левого уха каждого из них ликов тоже было родимое пятно, но разглядеть его Воротаев не мог: какая-то клякса.