Колесница времени - Татьяна Степанова Страница 12

Геннадий ничего такого сначала вообще о ней, об их отношениях не думал. Просто — приятели, милая девушка, из хорошей влиятельной семьи со связями. Такие в Москве на вес золота.

А вот Жене он понравился сразу. Чуть ли не с первого взгляда, как она потом ему сама не раз признавалась.

И в тот вечер…

Если бы она не выпила лишнего на той вечеринке, может, ничего бы и не произошло.

Но произошло. Она сказала это — «Я люблю тебя…».

Я ведь люблю тебя… Я без ума от тебя.

И Геннадий Савин подумал — а что? А почему нет? В конце концов, надо жениться, иначе…

Да уж, лучше жениться. И если Женя сама этого хочет и любит его, то…

Она покладиста характером, она не похожа на столичных властных стерв, от которых бросает в дрожь.

Она станет ему хорошей женой, если только…

Ну, что об этом «если только» сейчас думать. Она влюблена в него и, возможно, поймет.

И Геннадий Савин сделал свой выбор. Свадьбу они сыграли на острове Родос. И почти сразу дела Геннадия на службе пошли в гору.

И вот он уже несколько лет занимал пост советника департамента благоустройства и благочиния при мэрии. Работа поначалу ему чрезвычайно нравилась — ох, столько было планов, столько планов. Такое строительство, такой инвестиционный бум.

Но внезапно все словно остановилось и замерло. Точно что-то сломалось в четко отлаженном механизме.

Геннадий Савин вспоминал день, когда он приехал на бульвар к знаменитому на всю столицу кафе «Жан-Жак». Прежде оформленное в стиле парижских бульваров, украшенное красными щитами кафе — ну точь-в-точь как на бульваре Оссманн в Париже — претерпевало изменение имиджа.

Департамент благочиния распорядился вернуть зданиям первоначальный вид и освободить их от вывесок и рекламы. Геннадий Савин лично приехал наблюдать, как с фасада «Жан-Жака» снимали красные щиты. Рабочие трудились молча. За происходящим, тоже молча, наблюдала группка завсегдатаев кафе.

Они вполголоса говорили, что никогда уже бульвар не будет прежним. Чтобы ничто, ничто не напоминало о Париже…

Кафе потом открылось и заработало как встарь, но…

Нет, Геннадий Савин, контролировавший распоряжение со стороны департамента, не сожалел, что знаменитое кафе утратило свой первоначальный облик. Он решил, что… Ну а что он мог сделать? Возражать? Там, где он служил — в департаменте, — возражений не терпели и не принимали.

Наблюдая и другие перемены, всю эту жизнь, что клубилась вокруг, он с некоторых пор решил вообще ни во что не вмешиваться. Он советник, простой исполнитель, он — чиновник. Он получил это место в департаменте благодаря женитьбе на хрупкой хромой девушке, нежно и преданно любившей его.

К тому же ведь много, много перемен произошло и к лучшему. А что, неправда? Улицы благоустраивались. Круглые сутки — и ночью и днем — ползали по ним оранжевые уборочные машины коммунальных служб. Точно оранжевые гигантские жуки-скарабеи, пожиравшие, утилизирующие чужую грязь и чужой навоз.

Все лето и начало осени постоянно проводились какие-то фестивали, шумные уличные праздники. Эти вот маркеты уличной еды — сначала и правда такие вкусные, рекламировавшие еду и деликатесы со всего света. А потом все более и более скромные, ориентированные уже в основном на среднеазиатскую еду, пропахшую бараньим салом, жирную, которую сам Геннадий Савин, например, есть брезговал.

Насчет пьянства, упомянутого в знаменитой песенке про титулярного советника, — тоже все неправда.

Геннадий Савин спиртное пить избегал. Ну, почти. Прежде не так просто было уклоняться. Потому что товарищи и сослуживцы частенько собирались — особенно в четверг и пятницу на Петровке в секретном баре «Менделеев».

Занятный такой, фешенебельный и одновременно лаконичный, без фишек, бар — с Петровки заходишь сначала в кафе, где подают лапшу, этакий нудлхаус. И там все просто. Но надо пройти через зал и спуститься по лестнице.

И попадаешь в бар «Менделеев» в сводчатом подвале — место, известное лишь узкому кругу деловой элиты, столичных снобов и чиновничества.

Там потрясные коктейли и весьма интересные разговоры. Бесконечный треп, позитивный сошиалайзинг. Типа — ну ты понимаешь, старичок, как надо поступать…

Там нужны крупные инвестиции…

Надо сделать один звонок — только один…

А это интересная идея, стоит подумать…

Но и в уютном баре «Менделеев» тоже как-то все потихоньку постепенно начало меняться. И разговоры зазвучали совсем другие.

Плетью обуха не перешибешь…

Я ничего не могу сделать…

Нет, об этом теперь не может быть и речи…

Понятия не имею — когда…

Не стоит звонить…

Позитивный треп все глох, глох, глох. Но в бар «Менделеев» по-прежнему продолжали приходить. И Геннадий Савин заглядывал тоже — словно на службу в свой отдел департамента. Раньше он никогда не замечал, чтобы тут, в таком фешенебельном баре, кто-то напивался бы до свинячьего визга.

А теперь все чаще попадались пьяные. Очень хорошо одетые господа, с внушительным IQ, прописанном чуть ли не на лбу, — и пили, пили, пили.

Бармен, повторить…

Бармен, повторить…

Повторить, повторить, еще, еще…

Нет, сам Геннадий Савин не пил. Может, пропускал один коктейль. Просто слушал, набирался опыта. Из бара «Менделеев» он выходил трезвый, садился в свое служебное авто и ехал сотню метров до отеля «Мэриотт — Аврора».

Туда к пяти вечера порой приезжала его жена Женя пить свой вечерний чай со знаменитыми десертами «Мэриотта». Ее привозил шофер Фархад. Ну, тот самый, который…

Этот эпизод Геннадию Савину как-то совсем не хотелось вспоминать. Жену вызывали в полицию, в местный ОВД, из-за того, что шофера Фархада убили. И случилось это совсем недалеко от их дома, когда он по обыкновению спешил на своем велосипеде на московскую электричку.

Жена держалась в полиции молодцом. И про допрос все-все рассказала ему, своему мужу. Или почти все.

Геннадию хотелось думать, что жена с ним во всем откровенна до конца. Это ведь так важно — искренность близкого человека. Он устал от всеобщей фальши, что словно паутина затягивала окружающую его действительность все больше и больше. Эти уклончивые ответы, эти рассеянные улыбки, когда люди тут же отводят глаза и делают вид, мол, — что вы, что вы, все путем.

Да все совершенно нормально.

История с шофером Фархадом как раз вписывалась в эту картину уклончивости и фальши. Но Геннадию не хотелось об этом думать.

Он гнал от себя некоторые мысли. Например, те, что витали порой вокруг стойки бара «Менделеев», когда он внезапно ловил на себе чей-то долгий оценивающий взгляд.