Роковая перестановка - Барбара Вайн Страница 12

Когда Льюис Верн-Смит сказал, что не знает даты возвращения Эдама, он не солгал полицейским. Было бы странно, если бы он знал такие факты о жизни или перемещениях своего сына. Их нельзя было назвать чужими друг другу, но близки они не были. Льюис сказал бы так: у него нет времени на Эдама. Он считал, что сын не любит его, и полагал это возмутительным. Иногда он вспоминал Эдама ребенком и с восторгом думал, каким милым мальчиком он был, ласковым, не доставлявшим никаких хлопот.

— Они полностью меняются, когда вырастают, — сказал он Берил. — Эдам, к примеру, уже никогда не будет таким.

Он решил выяснить, когда возвращается Эдам, поехать в Хитроу и встретить его там. Эдам, как и раньше, жил в северной части Лондона, но постарался поселиться как можно дальше от родителей. Ничего не сказав жене, Льюис поехал в Масуэлл-Хилл и убедился, что машина Эдама стоит в гараже. Это означало, что они отправились в аэропорт либо на такси, либо на метро. Машина Эдама была больше и новее, чем машина Льюиса, чистой и отполированной до блеска, и все это Льюиса крайне раздражало.

Смутное чувство, что, по идее, ему должны были бы дать ключ от этого дома, вызвало у него возмущение. Одного он не понимал, но принимал как неизбежность — это бегство детей из-под родительской опеки и, как следствие, появление у них секретов и тайников, куда нельзя проникнуть; то, что они стали взрослыми и теперь владеют домами и машинами, которые выбирают и покупают без родительского участия; что они могут запереть эти дома, как прячут под замок свои мысли.

Он обошел дом, заглядывая во все окна, и увидел несколько тарелок, вымытых, в сушилке. В вазе с позеленевшей водой стояли засохшие цветы. У Льюиса было одновременно два противоположных мнения о сыне, одно — что он слабый, ленивый, ни на что не годный бездельник, а другое — что он жесткий, безжалостный, коварный и преуспевающий бизнесмен. Когда преобладало первое мнение, Льюис чувствовал себя счастливее, ему становилось легче на душе, всему находились оправдания.

По дороге ему в голову пришла мысль, что в доме Эдама может быть полиция. Он не удивился бы, встреть он, обходя дом по часовой стрелке, полицейского, двигающегося в противоположном направлении. Однако вокруг никого не было, даже соседей. Льюис остановился на лужайке перед фасадом и посмотрел на окна спальни.

Дом был очень красивым, больше, чем дом Льюиса, и располагался в престижном районе. Особняк в неогеоргианском стиле с фасадом, состоящим из двух одинаковых частей, симметричных по оси двери, превышал все то, что может позволить себе большинство двадцатидевятилетних женатых мужчин. Эдам же был в состоянии купить его, потому что у него имелись деньги от продажи Уайвис-холла, а позже — от продажи лондонского дома, купленного на деньги от продажи Уайвис-холла. Если бы все сложилось иначе, он, Льюис, сейчас жил бы в доме вроде этого или в квартире в центре Лондона и имел бы при этом домик в деревне. А Эдам имел бы то, что пристало иметь человеку его возраста и его положения: стандартный дом в Северном Финчли или, может, в Кроуч-Энде, [20]что соответствует первой ступеньке на лестнице, медленно ведущей наверх. А так, с горечью думал Льюис, следующим возможным шагом для Эдама будет только особняк в Хайгейте… [21]

Он вернулся домой и, отбросив страх перед категорическим отказом, все же решился позвонить другу — турагенту Эдама. Молодой человек был очень любезен, напомнил, что они встречались на свадьбе Эдама. Он без малейших колебаний сообщил, когда возвращаются Эдам и Энн: в ближайший вторник, рейсом авиакомпании «Ибериан» в тринадцать тридцать.

Повесив трубку, Льюис прикинул, не стоит ли известить об этом полицию — ведь, по сути, это его долг; но, с другой стороны, не надо, чтобы здесь была полиция, когда вернется Эдам. Он сказал жене (и самому себе), что хочет встретить Эдама, чтобы осторожно ввести его в курс дела и предупредить, что его, как владельца, могут заподозрить в убийстве в связи со страшной находкой в Уайвис-холле.

— Ты не преувеличиваешь? — спросила Берил.

— В каком смысле?

— Об убийстве ничего сказано не было.

На это Льюис довольно резко заявил, что в «Стандарде» говорится, что полиция рассматривает это дело как убийство. Статья всего в несколько строчек, незаметная, изложена сухим языком, но слово «убийство» в ней просматривается и читается.

Выехав в аэропорт, Льюис вспомнил, как с первого дня повторял Эдаму, что наследство в виде большого дома и огромного участка земли, свалившееся ему на голову, не доведет до добра такого молодого и неопытного человека, как он. И ведь Льюис оказался прав, потому что проблемы появились, пусть и с запозданием. На десять лет, даже более чем на десять. Временами ему казалось, что это долгий срок, а временами — что все было только вчера. С другой стороны, насколько помнил Льюис, он всегда считал само собой разумеющимся, что однажды Уайвис-холл перейдет к нему.

Верн-Смиты принадлежали к нетитулованному мелкопоместному дворянству. Дед Льюиса был приходским священником в одной из деревень Суффолка, жил только на жалованье и имел семерых детей. Двое из них умерли в детском возрасте, одна из теток Льюиса вышла замуж и уехала в Америку, две другие остались старыми девами и, как большинство незамужних женщин, жили, ничего не зарабатывая, в крохотном домике в центре деревни и решали — хотя это больше напоминало мышиную возню — приходские проблемы. У них не было молодости, они, по сути, были похоронены заживо. Их братья, его отец и дядя Хилберт, были значительно младше. Его отец тоже принял духовный сан; дядя же Хилберт, занимаясь адвокатской практикой в Ипсвиче, обеспечил себе безбедное существование, женившись на богатой.

Берленды были зажиточными землевладельцами. Если сын женился или дочь выходила замуж, а поблизости не было подходящего дома, такой дом обязательно находился. Лилиан Берленд принесла с собой Уайвис-холл не в качестве милостивого пожертвования, которое вернулось бы ее родственникам в случае ее смерти или смерти ее мужа, а в качестве своей абсолютной собственности, которой она могла распоряжаться по усмотрению. Естественно, по оценкам отца, дом был так себе: «муравейник» с кучей клетушек, да и расположен на краю речной долины, где высокая влажность. В те времена, когда Хилберт женился, спрос на такое жилье был небольшим.

Священник со своей женой и детьми часто приезжали туда на каникулы. Приход отца Льюиса находился на окраине Манчестера, жили они в викторианско-византийско-готическом доме из потемневшего от копоти желтого кирпича с псевдороманскими окнами, обложенными красным. В церковном дворе росли падубы с черными листьями, а ракитник цвел только одну неделю в году. Для семилетнего Льюиса Уайвис-холл был самым красивым местом на земле, а окрестности — просто прекрасными. В те времена поля были маленькими и окружены живыми изгородями, с дорожками между ними. На болотистых почвах раскинулись дикие фруктовые сады, вдоль ручейков, где обитали водяные клопы и ручейники, росли борец, репейник и конопля, а над всем этим летали стрекозы в бархатистых золотых или серебряных доспехах. Там в изобилии были желтушки шафрановые, и червонцы, и малые голубянки, а однажды маленькому мальчику довелось увидеть большую радужницу. [22]Пара пестрых дятлов свила гнездо в так называемом Маленьком лесу за озером, а когда созревали орехи на лещине, появлялись поползни и подлетали к самому дому.