Сдвиг - Дейл Пек Страница 11

Девушка!

Он не мог заставить себя произнести ее имя, чтобы она, подобно Эвридике, не исчезла при первом проявлении внимания. И он сосредоточился на воспоминаниях о ее голосе, глазах, губах. Ее поцелуе. Ее теле. Господи, у него никогда не было таких снов в доме деда. И он никогда не испытывал особого оптимизма при жизни отца.

Перед его глазами возник его образ. Мысли об отце никогда не оставляли его надолго ни днем, ни ночью. Одет в неизменную тройку с безупречными брючными стрелками. Накрахмаленный воротничок, волосы тщательно расчесаны и уложены — полная копия дяди Джимми, будто внешний лоск мог скрыть его полную несостоятельность в жизни. Но одна деталь выбивалась из общей картины, а именно — петля, которая выдернула из пиджака галстук, свисавший с груди, будто передразнивая язык, высунутый изо рта. И последний штрих: клочок бумаги, пришпиленный к пиджаку, как записка учителя к рубашке малыша:

«Puto deus flo».

Изречение императора Веспасиана, произнесенное им перед смертью: «Кажется, я становлюсь богом». Отец опустил первое слово фразы — «vae», которое можно перевести как «увы» или, если угодно, «черт возьми!». Даже перед смертью отец умудрился сделать ошибку.

Чандлер открыл глаза. Комнату заливал яркий свет, отчего все предметы казались особенно четкими: и пачки книг, стоявшие в три ряда вдоль стен, и горки грязной посуды почти такой же высоты в крошечной кухне. Он потянулся к переносице, чтобы узнать, не уснул ли он в очках, но заметил их на прикроватном столике. И все же! Все предметы в его однокомнатной квартирке казались на удивление четкими, как на фотографии. Странно!

Он спрыгнул с кровати, чувствуя необыкновенный прилив энергии. И тут он увидел голубя. Того самого, чье воркование его разбудило. Он сидел на подоконнике открытого окна у мойки и клевал крошки с тарелки.

— Привет, малыш! Не знал, что ты любишь китайскую кухню!

Птица с любопытством скосила на него темный глаз. Тонкие и острые, как заточенный грифель карандаша, когти скребли по подоконнику, серый цвет головы и грудки что-то напоминал ему. Цвет костюма девушки — вот что! Он по-прежнему не произносил ее имени. Даже в мыслях!

Он медленно приблизился к голубю, опасаясь, что тот залетит в комнату. Он тихо с ним разговаривал, но птица, казалось, не обращала на него ни малейшего внимания. До нее оставалось пять футов, три — и вот уже Чандлер стоял возле стола и протягивал руку:

— Не бойся, малыш. Я просто хочу…

Он уже был готов дотронуться до голубя, когда тот поднял голову. И снова посмотрел на него одним глазом. Только на этот раз Чандлер смог заглянуть в него, и ему показалось, что он полетел вниз, будто глаз птицы сделался вдруг бездонным. А внизу из чернильно-черной воды на него смотрело круглое бледное лицо, которое исчезло, едва он в нее плюхнулся.

Наз!

Он услышал звон разбитого стекла и почувствовал резкую боль в руке. Он стоял возле мойки на кухне. Окно было закрыто, стекло в левой створке разбито. По руке текла струйка крови, птицы нигде не было. Однако грязные тарелки, кое-где покрытые плесенью, никуда не делись.

Какое-то время он разглядывал струйку крови, будто ждал, что она тоже окажется галлюцинацией и вот-вот исчезнет. Он ощущал тепло струйки каждым волоском руки, до которого она добиралась, чувствовал, как она давит на сосуды, заставляя их быстрее гнать кровь к ранке. Он смотрел, пока окончательно не убедился, что порез был настоящим, ибо если он настоящий, то и она тоже существовала. И только когда исчезли последние сомнения, он осмелился произнести ее имя вслух.

— Наз.

Слово разорвало тишину как удар звуковой волны. Он прокатился по комнате, однако ничего не произошло. Но это вовсе не означало, что ее не существует. Просто она исчезла, и ему придется ее отыскать. Совсем как Эвридику, снова подумал он и постарался не думать, чем закончилась та история. Он хмыкнул и глупо улыбнулся:

— Я должен перестать пить на пустой желудок.

Вот только его решимость ничем не подкреплялась. У него не болела голова, и он даже не хотел есть, хотя обычно после пьянки просыпался ужасно голодным. Он помнил, что накануне пил — и пил много, — но спиртное никак на него не подействовало. Он оглядел тело в поисках следов, оставшихся от секса, но ничего не обнаружил. Вообще-то после секса у него не бывало следов, но после того, как все было вчера, их появление его бы не удивило. Он подумал о зрении. О том, что почему-то все видит на редкость четко. Он носил очки уже почти два года и постепенно смирился, что зрение ухудшалось. Так почему же сегодня ему так хорошо все видно? И почему ему кажется, что это как-то связано с событиями прошлой ночи?

Что случилось?

— Прошлой ночью ничего не случилось, — произнес он вслух, но его слова прозвучали также неубедительно, как и обещание бросить пить на пустой желудок.

Он поставил на огонь кофейник и сковородку и достал из холодильника масло и яйца. Пока масло разогревалось на сковородке, он разбил пару яиц и быстро взболтал их в миске, бросив по щепотке соли и перцу. Когда яичница поджарилась, он съел ее прямо со сковородки и приступил к сварившемуся к тому моменту кофе. Положив три полные чайные ложки сахару в кружку с кофе, он, скорее по привычке, устроился за пишущей машинкой и машинально надел очки: на мгновение изображение расплылось, но тут же снова сделалось резким. Он снял очки, и картина в точности повторилась: предметы стали расплывчатыми, но резкость сразу восстановилась, и он четко увидел отпечатанное на странице предложение:

«К концу эры Ахаменидов ^[11] Атар — воплощение Небесного огня, объединяющий в себе его обжигающее и творческое начала, стал олицетворяться с ассирийским богом палящего солнца Адаром, родственным четырем древнегреческим ветрам: Борею, Зефиру, Эвру и Ноту».

Это был уже тысячный вариант предложения, которое он тщетно пытался сформулировать уже три месяца. Он хотел проследить историю огня в мировых религиях: исследование охватывало и Древний Египет, где фараон Эхнатон заменил культ бога Амона на культ бога солнца Ра, и похищение огня Прометеем у греческих богов, и воплощение Божественного огня Адаром в Персии, и многое, многое другое. Он стремился показать, как солнце — источник всего живого на Земле — сначала обожествлялось (Ра), потом низвергалось (Прометей), затем снова возводилось на пьедестал (Адар) по мере осознания людьми, что огонь, как и дикого жеребца, нельзя покорить полностью. Вот почему в большинстве религий апокалипсическая картина конца света предстает в виде огня, поглощающего людскую гордыню. Чандлер считал, что эти квазианимистские верования огнепоклонничества подстегивали гонку ядерных вооружений. Начав с «огненных» стрел и средневековых катапульт, человечество подобралось к атомным бомбам, выполняя приказ бога огня создать оружие, которое позволит тому выполнить главную свою миссию: очистить мир путем его уничтожения.