Невеста вечности - Татьяна Степанова Страница 11

В домике – три комнаты и маленькая терраса. Кругом странная смесь порядка и захламленности – этакой полосой и «углами».

– Садитесь, – Глазова указала на стулья вокруг большого обеденного стола, – разговор-то долгий, я чувствую.

– Вы хорошо знали Уфимцева? – спросил Страшилин.

– Сосед, десять лет как тут живем окна в окна. – Глазова откинулась на спинку стула, она рассматривала Страшилина и Катю оценивающе – что еще за птицы такие служат в полиции? Стоит дело разговоров-то с ними или тупые они, как пни?

– Чем он занимался?

– Ничем. Мы здесь все сверстники, считайте, что в последнем отпуске перед тем, как, ну… – Глазова усмехнулась, – последний парад наступает. А раньше-то он работал, стране служил. У нас тут потомственные служаки сплошь – отцы наши служили, мы служили, дети служат… Внуки, из этих еще надо посмотреть, что получится. В основном бездельники. Здесь у нас такое место. Как в капле воды все видно – прозрачно, лишь бы не замутить.

– Что? – спросила Катя.

– Настоящее, прошлое. – Глазова вздохнула. – Я вот, знаете ли, по профессии доктор философии и по второй профессии переводчик с китайского. А по жизни-то я наблюдатель этой самой жизни. Вот отсюда, не выходя из поселка, можно такие выводы делать – от частного к глобальному. От простого к сложному.

– Вы одна тут живете? – задал свой вопрос Страшилин нетерпеливо.

– Живу одна. У меня сестра в Москве – доктор медицинских наук, офтальмолог. И племянница – тоже врач. Они меня не оставляют. Мы с сестрой из семьи репрессированных. Домик этот нам корпорация одна щедрая на ваучеры построила. У других-то ваучеры прахом пошли, а нам повезло. У нас тут уж так в «Маяке»: вон на той улице дома – там старая либеральная интеллигенция, некоторые тоже из семей репрессированных. А напротив – потомки бывших комиссаров НКВД и потомки тех, кто Беломорканал проектировал. Там вон дипломаты. На следующей улице деятели бывшего Совмина, еще советских времен, – у этих дети сплошь банкиры, такие там особняки!.. Все новое, все по-европейски у них. Участки здесь немаленькие, сами видите, от Москвы недалеко. Так что золотой наш поселок. А те улицы нувориши скупают активно – менеджеры там разные, бизнесмены, депутаты. Ждут, когда здешнее старичье вымрет, а наследники за границу улимонят, эту недвижимость продадут. В общем, народ здесь непростой, сами видите. И чтобы у нас в поселке убили кого-то… Я еще понимаю нувориша – этого, который пришлый, банкир или там денежный туз, это разборки. Но чтобы такого человека, как Илья Уфимцев!

– Кто у него из близких?

– Сын. Он мне про сына только говорил – мол, в МИДе на высоком посту.

– И больше никаких родственников? – спросила Катя.

– Он сына при мне лишь упоминал. Не знаю, может, кто и есть.

– Но кто-то ведь ему помогал вести хозяйство? Или что же, он совсем один в таком большом доме?

– В основном-то один. Но помогали ему регулярно. Приходили. Приезжали, продукты привозили и вообще навещали.

– Кто?

– Да эти матушки-монашки, – сказала Глазова.

– Кто? – Страшилин снял очки.

– Матушки-монашки. Монастырь тут у нас Высоко-Кесарийский рядом. Они там все реставрируют, и над приютом шефство ведут, и с социальной службой местной у них то ли договор, то ли просто благотворительность – здешним одиноким пенсионерам помощь оказывают.

– И вам тоже?

– Ну, у меня с верой все как-то сложно. Философский факультет все же за плечами, почти полвека преподавательского стажа. Хотя против помощи кто ж возражает? Мне за восемьдесят. Иногда так плохо себя чувствуешь – а надо в магазин. А тут приехали матушки, они там хлеб вкусный пекут и вообще… Разговоры всякие душеспасительные… Я-то давно ко всему готова уже. И к свету, и к пустоте – в зависимости от обстоятельств, – Любовь Карловна хмыкнула. – А вот сосед мой был, так сказать, на распутье.

– Так, подождите, значит, вашего соседа регулярно навещали монахини местного монастыря, – оборвал ее Страшилин. – Когда вы их видели тут последний раз?

– Да и не припомню уже, – ответила Глазова. Она плотнее запахнула кардиган. – Вы у тех соседей лучше поинтересуйтесь.

– У каких соседей?

– Которые забор в забор.

– Балашовы, что ли?

– Да. Новые наши соседи.

– Я с Балашовой только что беседовал. Она ничего ни про каких монахинь не упоминала.

– Странно. Как странно, – сказала Глазова. – А она с ними общается, я знаю. У нее дочка, так она по воскресеньям водит ее туда, в приют, – типа воскресного подготовительного духовного класса. Хоть и маленькая еще девочка, а она ее водит. И насчет того, что Уфимцеву матушки-монашки помогали, соседи в курсе.

– Ну, хорошо, давайте вернемся ко вчерашнему вечеру и сегодняшнему утру, – попросил Страшилин. – Я хочу, чтобы вы рассказали все максимально подробно, ничего не пропуская.

– Ничего не пропуская? Подробно? У меня болел зуб вчера, – доверительно сообщила Любовь Карловна. – Не знаю, что делать, у меня на нем весь мост держится. Если удалять, то это надо все по новой у дантиста. А мне восемьдесят два! И потом, это сумасшедшие деньги сейчас рот чинить. Прямо не знаю, что делать. Я приняла две таблетки обезболивающего и прополоскала рот шалфеем. Вроде немножко отпустило, но не надолго, и я…

Страшилин снова водрузил очки на нос и глянул на Катю: она поняла сигнал, обещала делать допрос старухи-болтуньи коротким, так делай, помогай.

– Вчера к Уфимцеву около пяти часов приходил гость – пожилой мужчина, – сказала Катя, – вы его видели?

– Никаких гостей я не видела. Я в пять смотрела передачу – про суд и потом переключилась на «Культуру» – там документальный фильм о Марине Цветаевой. Знаете, мой отец… он косвенным образом знал… нет, не ее, а ее мужа, Эфрона, и ее любовника, того, кто в Испании воевал. Так что я сидела тут…

– У телевизора и не наблюдали жизнь окружающих? – улыбнулась Катя.

– Так ведь не все сразу. – Любовь Карловна усмехнулась. – А что за гость-то Илью Ильича навещал?

– Будем устанавливать его личность.

– Устанавливайте. Но только это не он его… ну, прикончил-то. Илья вечером – уж стемнело давно, время девять – живой был еще.

– Вы его видели?

– Нет. Он телевизор врубил громко. У нас улица маленькая, окна в окна, когда он громко включает, я все слышу.

– Который был час? – уточнил Страшилин.

– Девять примерно. Я как раз себе новую порцию шалфея заварила для зуба. Потом выпила горячего чая, хотела дождаться фильм «Красотка» – он поздно. А тут у нас свет вырубился. Это случается по вечерам, народ с работы из Москвы приезжает, понавключают всю технику сразу.

– И дальше что? – спросила Катя.

– Ничего. Не со свечками же сидеть, зуб больной баюкать. Я приняла еще таблетку и пошла спать. Проснулась поздно, около одиннадцати. Это я летом рано встаю. А сейчас октябрь, зимой вообще могу проспать до обеда. Силы коплю на вечер. – Старуха усмехнулась. – Раньше я работала как лошадь – к лекциям готовилась, читала, переводила с китайского. А сейчас и желания нет книжку в руки взять. И вижу-то я ведь неплохо – у меня дальнозоркость. И раньше видела хорошо. А вот ведь какая-то эмоциональная усталость просто…