«Крыша» для Насти - Фридрих Незнанский Страница 11

Оказалось, что «Анализ» тесно сотрудничал, точнее, контролировал эту фирму, специализировавшуюся на перевозках такси. Больше того, фирма «Новое синее такси», совершавшая свои перевозки исключительно на иномарках фирмы «Рено», входила в холдинг финансовой группы «Анализ» — настолько тесными были контакты. Оказалось также, что Порубов особенно пришелся здесь ко двору еще и по той причине, что за ним тянулся след еще из времен его прямой деятельности в ФСБ. Это именно он в самом начале девяностых годов помог становлению другой компании — «Дорожные перевозки», в которой имел в ту пору и свои собственные интересы. А значит, и опыт такого рода деятельности у него уже имелся. Вот и здесь придется крепко порыться, покопать. Не исключено, что конфликты могут потянуться и отсюда.

Одновременно в справке указывалось, что между фирмами «Московский транспорт» и «Дорожные перевозки» шла затянувшаяся междоусобная война с переменным успехом. Причина — освоение новых рынков и передел уже имеющихся. Кстати, именно с этой длительной войной, в которой, не исключено, с обеих сторон были задействованы даже организованные преступные группировки — для преодоления конфликтов, — связывают убийство исполнительного директора дочерней фирмы «Дорожных перевозок» — «Комфорт-такси» Арнольда Фиштейна. Эта фирма заключила соглашение с администрацией аэропорта Шереметьево о своем монопольном праве на обслуживание пассажиров обоих аэропортов. По некоторым непроверенным данным, к этому убийству якобы имел отношение Порубов, ибо «Дорожные перевозки» контролировали бывшие его коллеги из ФСБ, а нынешний его интерес был связан уже с «Московским транспортом».

Так это что значит? Он против своих же пошел? Но все это было на уровне предположений, потому что у следствия на этот счет не имелось ровным счетом никаких доказательств.

Словом, намеков всякого рода было высказано в справке, как говорится, выше крыши. Оставалось только разгрести эту гору в поисках того самого жемчужного зернышка. Совсем, надо понимать, немного, просто начать и… кончить.

Было уже поздно, да и коньяк выпит, и основные темы обсуждены. И даже прикинут, пока в общих чертах, на словах, план дальнейших следственных действий.

Грязнов уже откровенно зевал. И Турецкий, раз проку от товарища в ближайшей перспективе никакой, предложил ему отправляться спать, а сам еще хотел посидеть с карандашом и листом бумаги, чтобы, пока слишком свежи в мыслях факты этого дела, попытаться изложить свой план расследования на бумаге. Тот же Грязнов всегда ведь утверждал, что даже самые слабые чернила все-таки лучше и крепче самой твердой и изощренной памяти. Вот и следовал завету друга. И пить больше не хотел.

Домой Александр уже успел позвонить, и Славка подтвердил Ирине, что они вдвоем с Саней усиленно работают над планом расследования, который завтра рано поутру необходимо представить самому генеральному прокурору.

Ирина, прекрасно знавшая, зачем нередко собираются ее Саня со Славкой в огромной и пустой генеральской квартире, где и сама нередко бывала в гостях, на этот раз поверила, что «мальчики» действительно работают. Уж слишком озабоченными и, главное, трезвыми были их голоса. И не стала возражать, когда Саня заявил, что, наверное, останется ночевать у Славки, чтобы к началу рабочего дня им уже докладывать в Генеральной прокуратуре. Дело ведь под контролем на самом верху! В первый раз в России прямо так, в упор, расстрелян генерал-полковник ФСБ, хоть и бывший.

Ирина, естественно, прониклась значительностью этого события и ругаться и возражать не стала. Что друзьям и требовалось. Так что с этим вопросом была полная ясность.

Ясность! Вместе с этим словом по странной, естественно, ассоциации у Грязнова возник в памяти Небылицын. Нет, не Володька, опер, с которым они теперь будут работать рука об руку, а тот ученый-психолог, который давно погиб, лет двадцать или поболее назад. Это у того Небылицына на лекции в университете и услышал Вячеслав ставшую потом крылатой фразу о ясности. По словам ученого, который и сам недалеко ушел по возрасту от своих слушателей-студентов, его старший товарищ академик Горбов однажды произнес фразу, ставшую, как сказано, ключевой во многих и житейских, и научных, и производственных, и даже общественных вопросах. «Не вноси, — сказал тот другому своему приятелю, — в дело преждевременную ясность — финансы срежут». При плановой экономике, когда буквально все регулировалось государством, эта фраза могла стать и предостережением, и своеобразным лозунгом. Но теперь-то? При диком капитализме? Оказывается, и здесь жив курилка! Нельзя говорить всю правду до конца, не поверят или — того хуже — сочтут болтуном, а то просто отмахнутся, что будет аналогично потере изрядной доли финансов. Так что все возвращается на круги своя, ох как прав Екклесиаст…

Вот все это и рассказал Турецкому Грязнов, забыв, видно, что речь о фразе академика заходила у них уже не раз.

— Иди, иди, — отмахнулся и теперь Турецкий, увидев, как Грязнов издалека показывает ему бутылку водки — с явным намерением раскупорить и ее, чтобы принять еще по рюмочке на сон грядущий. — Ну разве что по одной, — смилостивился, увидев, как обиженно скривилось лицо друга. — Тогда дай хоть кусок колбасы, а то от твоих вечных шпрот меня уже тошнит! Слушай, я думаю, что в нашем плане мы предложим для расследования следующие версии. Во-первых, все-таки семейную. Во-вторых, связанную с прежней его деятельностью — на высоком государственном посту. Далее — нынешней, так сказать, коммерческой деятельностью…

Грязнов тем временем, согласно кивая, то бишь соглашаясь с Саней, достал из холодильника нетронутый батон колбасы, какое-то время с удивлением рассматривал его, а затем ножом отхватил изрядный кус, содрал натуральную шкуру и засунул розовое мясо в рот. Жуя, продолжал слушать. Наконец, частично проглотив, но все еще с полным ртом, заговорил. Причем буквы «с» и «з» у него не получались, и фраза прозвучала так:

— Шмотри-ка ведь шовшем про нее жабыл… Хорошая, докторшкая, то, что нам ш тобой пропишали, Шаня.

Турецкий захохотал.

— Дай и мне, не жадничай!

— И как ты ее только углядел? Я правда шовшем про нее жабыл.

— Ничего, я ж напомнил. На чем ты меня перебил?

— Четвертая вершия будет политичешкой, Шаня… У нас очень любят политику. Как же без политики? — закончил он, проглотив окончательно. — На. — И он щедро отхватил от толстого батона ровно его половину. — Нет, я понимаю, конечно, что все они тут же станут делать вид, будто отмахиваются от нее, от нашей версии, как черт от ладана, но в данном случае без нее в самом деле не обойтись. И когда всю эту братию вдруг отправили на пенсию, президент, как бы я к нему, в конце концов, сегодня ни относился, наверняка прекрасно знал, зачем он это делает. А то, что следы наверняка тянутся издалека, из прошлых времен, мне, Саня, почему-то подсказывает моя проклятая интуиция. И они будут тщательно заметать эти следы. Просто так генералов у нас не убивают, да еще таких.

— Ну что ж, поверим твоей интуиции и включим четвертую версию. Только ее придется хорошенько обосновать.

— Не внося при этом, как сказано, преждевременную ясность! — назидательно поднял указательный палец Грязнов. — Ты теперь понял, зачем я тебе так долго об этом рассказывал?