Кот, который играл в слова - Лилиан Джексон Браун Страница 11

– Я хотел бы как-нибудь вам позвонить, – сказал Квиллер. – Я ищу сюжет для своего журнала.

– Откровенно говоря, я сомневаюсь, что ваши читатели до меня дозрели. Я специализируюсь на Организованном Уродстве, а это искусство – не для толпы. Но что ж, пожалуй! Вы можете найти это занимательным.

– Кстати, кто такой Жак Буланже, о котором тут только что говорили?

– Буланже? – Брови у Орекса поднялись чуть повыше. – Он делает интерьеры семьям Даксбери, Пенниманов и всем другим старинным семействам с Тёплой Топи.

– Должно быть, он мастер своего дела.

– В нашем бизнесе, – сказал дизайнер, – успех не является показателем высокого качества… Чёрт возьми! Да у вас нечего выпить! Принести вам что-нибудь из бара?

Но Квиллера интересовал вовсе не бар, а буфет. Столы в буфетной были уставлены икрой, креветками, гренками с сыром на подогретых блюдах, маринованными грибами, фаршированными артишоками и пряными фрикадельками в укропном соусе. В третий раз загрузив свою тарелку, он заглянул на кухню и увидел большую духовку из нержавеющей стали, температуру которой поддерживал повар-японец. Заметив журналиста, повар кивнул ему, Квиллер ответил легким поклоном

Тем временем в буфетную ввалился какой-то неуклюжий здоровяк с шишковатым лицом; склонившись над столом, он принялся швырять себе в рот лакомые кусочки, орошая их глотками виски с содовой.

– По нраву мне эти ребятишки дизайнеры эти – сказал он репортёру. – Они меня таскают на все свои вечеринки. Но вот как они зарабатывают на жизнь – это выше моего разумения. Они живут в мире снов. Сам я бизнесмен – около дюжины предприятий за год – и каждый вклад у меня окупается. Я не ищу шумных развлечений – в отличие от этих ребяток. Вы понимаете. Вы ведь из газеты, верно?

– Джим Квиллер из «Дневного прибоя».

– Ваша братия, газетчики, – славное племя. Вам положено обеими ногами на земле стоять. Я знаю тьму журналистов. Знаю главных редакторов обеих наших газет, знаю спортивного редактора «Прибоя» и вашего финансового обозревателя. Все они бывали у меня в охотничьем домике. Любите охоту и рыбалку?

– Я мало в этом смыслю, – сказал Квиллер.

– По правде-то мы все просто посиживаем за бутылкой и палим в воздух. Вы должны как-нибудь подъехать и составить нам компанию. Кстати, я – Гарри Нойтон.

Они пожали друг другу руки, и Квиллер сказал:

– Дэвид говорит, у вас есть дом, который может стать отличным сюжетом для нового дизайнерского журнала при «Дневном прибое».

Прежде чем ответить, Нойтон долго пялился на свои ботинки.

– Пойдёмте в другое местечко, где потише.

Они прошли в малую столовую и сели за стол с мраморной столешницей – бизнесмен со стаканом виски с содовой и Квиллер с тарелкой маринованных грибов и креветок.

– Что бы вы ни услышали о моём доме в Холмах – всё правда. Небывалый домишко! И я во всём доверяю Дэвиду – вот так, Дэйву и моей жене. У неё – талант. А вот у меня – никаких талантов. Я всего-то год-другой ходил в технический колледж. – Он сделал паузу и посмотрел в окно. – Но Натали артистичная. Я ею горжусь.

– Хорошо бы увидеть ваш дом.

– Ну… тут есть проблема, – сказал Нойтон, сделав солидный глоток. – Дом, очевидно, будет продан. Понимаете, мы с Натали разводимся.

– Грустно слышать, – сказал Квиллер. – Я и сам прошёл этой дорогой.

– У нас всё в порядке, понимаете? Она просто хочет уйти! У неё завелась безумная мыслишка стать художницей. Можете себе представить? Получила всё на свете, но хочет творить, голодать в этих чердачных студиях, что-то в жизни сделать. Вот ведь что говорит. И то, что она всё это хочет, – скверно. Достаточно скверно – оставить мальчиков. Не пойму я этих нынешних женщин с артистическим тараканчиком в голове.

– У вас есть дети?

– Два сына. Два хорошеньких мальчика. Не знаю, как у неё духу хватает – встать да и уйти от них. Но вот мои условия: мальчики – под полной моей опекой и развод – навсегда. Без штучек. Передумать и вернуться через пару месяцев у неё не выйдет. Дураком я ни перед кем не буду. Тем более – перед этой женщиной. Скажите, прав я?

Квиллер внимательно глядел на этого мужчину – агрессивного, богатого, одинокого.

Нойтон осушил свой стакан и заявил:

– Я, конечно, отдаю мальчиков в военную школу.

– А миссис Нойтон – художница? – спросил Квиллер.

– Какая там художница! Просто заполучила эти большие ткацкие станки и хочет ткать на них ковры да коврики для дизайнеров, на продажу. Уж не знаю, чем она жить собирается. Денег у меня не взяла и дом не хочет взять. Вот не знаете ли кого, кто захочет за четверть миллиона долларов купить целое состояние?

– Н-да, стоящий, должно быть, домишко.

– Вот что, если вам придёт охота написать об этом для газеты, мне легче будет развязать этот узелок.

– Там сейчас кто-нибудь живет?

– Сторож, только и всего. Натали в Рено. А я здесь, на «Вилле Веранда», живу. Подождите-ка, добавлю для вкуса ледяных кубиков.

Нойтон ринулся к бару, и, пока он отсутствовал, повар-японец тихонько забрал у Квиллера тарелку и возвратил её с новой горкой съестного.

– Как я и говорил, – продолжал Нойтон, – у меня квартирка, которую сделал Дэйв. Ну и вкус у этого парня! Хотел бы я такой иметь. Я завёл импортный датский паркет, встроенный бар, меховой ковёр – сплошные произведения искусства!

– Я не прочь на них взглянуть.

– Вот и взглянем. Это рядышком, на этом же этаже, в северном крыле.

Они ушли с вечеринки; Нойтон нёс свой стакан виски с содовой.

– Должен предупредить, – сказал Нойтон, когда они шли по коридору, – краски там диковатые.

Он отпер дверь пятнадцатой квартиры и щёлкнул выключателем. Квиллер на мгновение потерял дар речи.

Заиграла приятная музыка. Сочные краски запылали на свету. Все казалось мягким, удобным, но массивным.

– Вы как, модерном интересуетесь? – спросил Нойтон; – Адски дорого, когда как надо сделано.

– Потрясающе! Это и впрямь потрясающе!

Пол был набран из крохотных квадратиков тёмного дерева маслянисто-бархатной выделки. На нём лежал ковёр размером с половину теннисного корта, косматый, как некошеная трава.

– Ничего коврик? – спросил Нойтон. – Настоящий козий пух из Греции.

Ковёр с трёх сторон окружали три дивана, обтянутые бежевой замшей. Приглашающе вогнутое кресло было обито чем-то неправдоподобно мягким.

– Викунья [7], – сказал Нойтон. – Но вы лучше плюхайтесь в то, зелёное. Это – моё любимое.

Когда Квиллер устроился в зелёном кресле, возложив ноги на примыкающую к креслу тахту, по лицу его разлилось выражение блаженства. Он погладил резные, обтянутые шерстью ручки.