После любви - Виктория Платова Страница 11

– Я предпочла, чтобы вы называли меня так же, как и всеостальные. Сашa.

– Пытаетесь прожить чужую жизнь? – Vip-персона,Спаситель мира Алекс Гринблат улыбается обезоруживающей улыбкой серийногоубийцы. Еще мгновение – и он стянет мне горло струной от карниза.

– Просто пытаюсь выжить.

Сказанное мной не производит на Алекса Гринблата никакоговпечатления, я же моментально оказываюсь в одной лодке со студентиком Мишелем,сочинившим трагическую историю, чтобы казаться значительнее в глазахокружающих. Та еще картина: русская дуреха на веслах, Мишель – загребной, оба –в одинаково пафосных матросках и парусиновых туфлях, в них-то и подкладываюттрагические истории. Два-три сантиметра роста такие истории прибавляют, новыиграть регату… Выиграть регату нам не светит. Все регаты, как правило,выигрывает Алекс Гринблат, и спутники Алекса Гринблата, и спутницы АлексаГринблата, есть же у него спутницы, черт возьми!.. Спутницы, ха-ха. Любовницы,так было бы точнее. И не какие-нибудь безмозглые фотомодели (за последние несколькочасов образ Алекса Гринблата подвергся значительной корректировке), совсем нет.Холеные дамочки со стервинкой и вечнозеленым загаром, подцепленным ввертикальном солярии: они арендуют пентхаусы, драгоценности и платья отDolche/Gabbana, ведут колонки в life-style журналах и всегда расплачиваются засебя в кабаках. И на вопрос «Пытаетесь прожить чужую жизнь» они, несомненно,нашли бы другой ответ. Гораздо более оригинальный.

– Это шутка, – я горю желанием избавиться отпафосной матроски и парусиновых туфель неудачницы. – Насчет выжить.

– Я так и понял. Так что вы делаете в Эс-Суэйре, СашaВяземски?

Он знает не только мое имя, но и фамилию, ого! Потрясающаяосведомленность, хотя «Вяземски» звучит не слишком безупречно, в полузабытомподлиннике все было органичнее: Сашa Вяземская.

– Вы даже знаете, как меня зовут?

– Конечно. Ведь это вы написали мне письмо.

Алекс Гринблат, знаменитый галерист и теоретик современногоискусства, поджарый, сильно загорелый мужчина лет тридцати пяти. Точно такой,каким я рисовала его в послеполуденных грезах у досок Доминика. И чертовскикрасивые глаза!..

– Значит, вы и есть Алекс Гринблат. Тот самый…

– Тот самый.

– И вы приехали сюда из-за моего письма?

– Из-за фотографий, приложенных к письму. Но и из-засамого письма тоже.

– Оно вас заинтриговало? – позволяю я себемаленькую вольность.

– Я нашел в нем пять орфографических ошибок, – тутже ставит меня на место Алекс Гринблат. – И три стилистических. И еще три– на согласование времен.

– Французский – не мой родной язык. И я никогда неписала писем на французском. – Зачем я оправдываюсь? Кому нужен этотшкольный скулеж?

– А почему вы не послали его электронной почтой? Здесьнет интернета?

– Здесь есть интернет.

– Тогда почему?

В прозрачной, ничем не замутненной воде явно просматриваютсяподводные камни, моя задача – не налететь на них (я все еще сижу на веслах,пусть и без матроски, и без смытого волной студентика Мишеля); моя задача – неналететь на эти чертовы камни!

– Почему? Мне показалось, что письмо, напечатанное на машинке,вызовет больший интерес. Его нельзя будет стереть, от него нельзя будетотмахнуться.

– Чутье? – Алекс Гринблат пощипывает подбородок.

– Можно сказать и так.

– Вы поступили правильно, Сашa.

Ура! От подводных камней не осталось и воспоминаний, передомной расстилается водная гладь и где-то впереди маячит спина везунчика АлексаГринблата. Расстояние между нами сокращается, и – кто знает! – может быть,оно сократится до минимума. И исчезнет совсем.

– Хотите посмотреть доски, Алекс?

– Прямо сейчас?

– Прямо сейчас.

Я полна энтузиазма, я даже готова потревожить Доминика, и япочти уверена: Алекс Гринблат непременно даст согласие, не для того он совершилстоль стремительныи бросок в Эс-Суэйру, чтобы остановиться в двух шагах отцели.

– Боюсь, это не слишком хорошая идея.

– Нуда. Не слишком.

Алекс Гринблат устал. Стремительный бросок в Эс-Суэйру ещенужно пережить, учитывая, как я продинамила Алекса в самом начале, закрывавтобусные дверцы у него перед носом. Плюс дорога по утомительному горномусерпантину: она изматывает и меня, давно к ней привыкшую, что уж говорить обАлексе Гринблате, столкнувшемся с ней впервые!..

– Вы устали. Понимаю.

– Причина не в этом, Сашa.

– В чем тогда?

– Прежде, чем я увижу их, мне бы хотелось, чтобы вы оних рассказали. О них и об авторе.

– Я ведь не эксперт. И я даже не знаю, с чего начать…

Мне не совсем понятно, куда клонит Алекс Гринблат. И зачемему мои россказни о том, что и так говорит само за себя. Рыбный рынок.Водостойкие мечты о Марракеше, Касабланке, Рабате. Женщины, вещи, чувства…

– Начните с автора. Кто он?

– Хозяин гостиницы.

Черт возьми, я несправедлива к Доминику, из всех возможныхопределений я выбрала самое неудачное; «трусишка Доминик» выглядело бы не впример человечнее, «громила-сержант Доминик» выглядело бы не в примермужественнее; «Доминик, сделавший предложение запеченным креветкам» могло хотябы вызвать улыбку. Но нет – «хозяин гостиницы», что может быть унылее? Простименя, Доминик!

– Ваш хозяин, ага.

– Не совсем так.

– Разве вы не работаете на него?

– Я работаю с ним, но мы, скорее…

– Любовники.

Алекс Гринблат не спрашивает и не утверждает, скорее –уточняет. Ничего, кроме интереса, смахивающего на производственный. В своейпрошлой жизни в России я уже сталкивалась с чем-то подобным. Вспомнить бы только:когда и где.

– Нет, мы не любовники. И никогда не были любовниками.И вряд ли станем любовниками. Мы друзья.

Брови Алекса ползут вверх, ощущение такое, что он вообщевпервые слышит это слово – «друзья». Не в контексте «Un Homme Et Une Femme» [5] и не в контексте американской мыльной оперы; слово «друзья»напрочь отсутствует в лексиконе Спасителя мира Алекса Гринблата, не в этом липричина возникновения большинства торнадо и скоропостижного таянияантарктических льдов?..

– Мы друзья, но это не имеет никакого значения, Алекс.Доминик талантлив, чертовски талантлив. Вы и сами знаете это.

– Пока еще нет.

– Но вы ведь приехали сюда!