Зависть - Сандра Браун Страница 101

К счастью, Марис с головой ушла в чтение и не замечала, что ее разглядывают. Взгляд ее был устремлен на страницы, лежавшие у нее на коленях, и Паркер почувствовал иррациональную ревность к своему детищу, которому досталось столько внимания.

Незадолго до ее неожиданного приезда Паркер решил как следует напиться и даже приступил к осуществлению своего замысла. За весь день он не написал ни одной стоящей строчки, хотя день для работы был самый подходящий. Именно в такие удушливые, жаркие, бессолнечные дни ему было легче всего с головой погрузиться в перипетии сюжета, так что в реальный мир он возвращался, только когда его вынуждали к этому голод и усталость. Но сегодня его мозг был пуст, как экран сломанного телевизора.

То есть нет, не совсем пуст. Просто Паркер не мог записать то, что было у него на уме, потому что думал о Марис. С тех пор, как она уехала, он думал о ней почти постоянно, но сегодня Паркер оказался не в состоянии думать ни о чем и ни о ком, кроме нее.

Он представлял Марис на совещании в офисе.

Представлял, как Марис улыбается Ною.

Как она останавливает такси.

Как она целует Ноя.

Как она работает за столом.

Как она сладко дремлет рядом с храпящим мужем.

Как она делает покупки на Пятой авеню.

Как она раздвигает ноги для Ноя.

Эти картины сменяли друг друга с калейдоскопической быстротой и едва не свели его с ума. Спасаясь от безумия, Паркер и решил напиться.

Теперь ему казалось, что это было чем-то вроде предчувствия, знака, возвещавшего о ее приезде. «Все может быть», — подумал он сейчас, ибо что-то словно подтолкнуло его обосноваться с бутылкой именно в столовой, которую он не любил и где бывал крайне редко. Там Паркер сел у выходившего на крыльцо окна и принялся стакан за стаканом поглощать виски, бездумно глядя за окно на унылые серые облака, затянувшие небо.

Заслышав шум гольф-кара, сворачивавшего с главной дороги на ведущую к особняку тропу, он решил, что это вернулся Майкл. Тогда он еще подумал, не забыл ли Майкл купить упаковку шоколадных батончиков, которыми Паркер привык подкрепляться во время работы.

Но когда за рулем гольф-кара он увидел Марис, сердце у него подпрыгнуло так сильно, что едва не вырвалось из груди.

Может быть, подсознательно он ждал ее все это время? Недаром же он сел у окошка — ну точь-в-точь соломенная вдова, которая глядит на выпуклый океанский горизонт и ждет, не покажется ли вдали родной парус.

Нет, так низко он еще не пал, поспешил поправиться Паркер, но тут же ему пришло в голову, что себя-то он не обманет. Он действительно ждал Марис, ждал, как неделями и месяцами ждет хозяина брошенный пес.

Паркер знал: это чувство появилось у него в тот момент, когда Марис, разозлившись на него, выскочила из хлопкового сарая. Именно с того утра его жизнь пошла наперекосяк. Он то тонул в волнах жалости к себе, то задыхался в огне жаркой ревности, то хватался за виски, то часами валялся на кровати и, закрыв глаза, предавался безудержным фантазиям.

Он представлял себе Марис с Ноем, и это было для него пыткой.

Он воображал Марис и себя, и эти минуты наполнялись для него блаженством рая.

По ночам его, словно половозрелого подростка, преследовали эротические сны, в которых Марис прижимала его к себе, низким от страсти голосом выкрикивая его имя. Пробуждение становилось для него мукой, и днем Паркер утешался тем, что представлял себе, как Марис ласкает его, как она проводи кончиками пальцев по его груди и животу, а ее мягкие губы скользят к его…

— Это был ребенок Тодда?

Паркер резко выпрямился, словно кто-то кольнул его булавкой.

— Что-что? — Он откашлялся и постарался стряхнуть с себя наваждение. — Прости, я задумался.

— Я говорю о ребенке, которого скинула Мария Катарина. Он — от Тодда?

— А как ты думаешь?

— Мне кажется, это вполне укладывается в сюжет. Ты собираешься где-нибудь это уточнять?

— Пожалуй, нет… — Паркер покачал головой. — Пусть предположение остается предположением, иначе получится слишком банально. Пусть каждый читатель сам для себя решает, кто тут виноват.

— Да, так действительно лучше. — Марис задумчиво перелистывала страницы, изредка останавливаясь, чтобы заново перечитать тот или иной абзац. — Знаешь, — промолвила она, — он начинает мне нравиться. Я имею в виду Рурка… Очень яркий персонаж — живой и с характером. Как сказала Мария Катарина, Рурк очень славный.

Паркер презрительно сморщился.

— Надеюсь, не слишком? Я бы не хотел, чтобы героем моей книги был святой или ангел во плоти.

— Не слишком. — Марис улыбнулась, но Паркер продолжал хмуриться, и она добавила:

— Можешь мне поверить, я говорю правду. Я же сказала, он — живой человек, а значит, у него есть недостатки и слабости. Терпеть не могу идеальных героев! Они слишком скучные, а с твоим Рурком… не соскучишься.

— Читательниц редко «заводят» положительные герои; точно так же и читатели-мужчины недолюбливают слишком добродетельных героинь. Чтобы персонаж полюбился читателю, достаточно бывает снабдить его хотя бы одним простеньким недостатком… Например, чрезмерным пристрастием к бутылке.

— Ты прав, — согласилась Марис, — но насчет Рурка можешь не беспокоиться — достоинства и недостатки смешаны в нем в нужной пропорции. Читательницы способны полюбить его за одну эту сцену у Марии Катарины. Он вел себя как настоящий мужчина, во всяком случае, его подсознательные реакции — чисто мужские. На каждую ситуацию он смотрит сначала в сексуальном аспекте и лишь потом начинает учитывать другие факторы — такие, как мораль, приличия и прочее. Но его нельзя назвать бесчувственным. Просто он знает, где заканчивается порядочность и начинается эгоизм, в особенности — эгоизм мужской, сексуальный. Ты не тыкаешь читателя носом в добродетельность Рурка, не морализируешь, так сказать, «в лоб»… — Марис подняла голову и увидела, что Паркер беззвучно смеется.

— В чем дело? — спросила она растерянно.

— Ты, я вижу, всерьез увлеклась работой над этой рукописью!

— Это моя профессия, Паркер. Не вижу, что тут смешного!

— Я понимаю, книга может увлечь, но проходит день, а книга так и остается книгой.

— Только не для меня… — Марис говорила негромко и чуть смущенно. — Когда книга мне по-настоящему нравится, ее персонажи оживают, становятся для меня реальными людьми. Возможно, это происходит оттого, что я относительно рано лишилась матери. Книги в детстве были моим миром, и эта детская страсть к книгам сохранилась у меня и во взрослом возрасте и определила мою судьбу — ведь я стала не врачом, не адвокатом, а редактором.

Несколько секунд она сидела, задумчиво опустив голову, потом снова взглянула на Паркера. Наклонившись к ней, он негромко проговорил: