Последняя картина Сары де Вос - Доминик Смит Страница 10

Из окна дует в спину. Сара встает с табурета и готовит палитру на сегодня, смешивая пигменты и масла в мисочках и каменных ступках. Свинцовые белила, смальта, желтая охра, немного азурита. Призрачно подсвеченные облака – солнце как свеча в конце сумеречного коридора – образуют купол над всей сценой. В это утро она собиралась еще разок пройтись по небу и снегу, добиться нужного оттенка, но ее взгляд вновь и вновь останавливается на лице девочки. Та отчасти похожа на Катрейн – высокие скулы и лоб, зеленые глаза, – но все же отличие так велико, что Сара боится, уж не забыла ли она, какой была дочь. Как получилось, что нет ни одного портрета, только набросок углем, ничуть не передающий суть Катрейн? Сара писала бессчетные натюрморты и даже строгие свадебные портреты в годы ученичества, но никогда – Катрейн. Ей ни разу не пришло в голову заказать портрет дочери кому-нибудь из знакомых. Она сглатывает, стоя перед холстом, закрывает глаза. Видит лицо Катрейн лет в пять-шесть, когда та сосредоточенно отправляет в плаванье по каналу деревянный башмак. Видит ласковую улыбку, с которой та укладывает спать куклу. Саре страшно, что эти воспоминания поблекнут и пропадут, что однажды утром она проснется, помня лишь запах влажных волос Катрейн на берегу моря.

Несколько часов она экспериментирует с глазами на отдельных кусках натянутого холста. Друг ее отца, портретист, говорил, что не спит ночами, думая, как передать освещенные веки. Теперь Сара понимает почему. Написать отраженный свет в глазнице и основании носа несравненно труднее, чем отблески в зрачках. Порой Саре кажется, что в этих зеленых глазах заключено все утраченное, как будто она запечатлевает в их миниатюрном мирке все краткое пребывание Катрейн на земле.

Барент надеется вылезти из долгов на волне тюльпаномании, безумия, прокатившегося по стране, словно моровое поветрие. Он хочет, чтобы Сара написала три одинаковые композиции – вазу с тюльпанами в кружевной тени. Их можно будет продать по весне, когда из земли покажутся первые желтые головки. После нескольких месяцев, потраченных на пейзаж с левиафаном, который так и не удалось продать, Барент начал сбывать в кабаках быстро намалеванные неподписанные пейзажи. В гильдии узнали о незаконных продажах, оштрафовали обоих и приостановили их членство до выплаты штрафа. Известие о скандале распространилось, как яд, и теперь ни он, ни она не могли найти платных учеников. В отчаянии Барент устроился к переплетчику и писал теперь ночами, при свече. Каждый вечер он возвращался домой, пропахший бумагой и клеем, и принимался излагать новые грандиозные планы. За обедом, когда он вещает о состояниях, сделанных на спекуляции тюльпанами, Сара слышит в его голосе непривычные нотки, крикливые интонации уличного торговца. Он рассказывает легенды о луковицах, переходивших из рук в руки десять раз на дню, о человеке, отдавшем двенадцать акров земли и четырех волов за одну луковицу «Семпер Августус» ^{7}. О фламандской шлюхе, которая берет плату луковицами, цветами и семенами. Соединенные провинции теперь вывозят даже больше тюльпанов, чем прежде, рассказывал Барент, – эта статья экспорта уступает лишь йеневеру, селедке и сыру ^{8}. Затем идут рассказы об ост-индских торговцах и харлемских прачках, которые разбогатели на цветочной бирже и теперь живут в каменных домах у моря.

Поделившись этими историями, Барент спрашивает, как там натюрморты с тюльпанами. Сара врет, будто работа продвигается быстро. Она помнит про долги, но, по правде сказать, разлюбила цветы. К тому же ей не по душе, что каждый корабел и трубочист в Нидерландах теперь хочет торговать тюльпанами и приобретать картины. Цветы их обогатят, картины докажут всем, что у них хороший вкус. По большей части они скупают живописные полотна, как столы и стулья. Лишь немногие, бургомистры из Делфта и заграничные дипломаты, ценят сами произведения.

Как-то вечером Барент приходит к ужину с конвертом и протягивает Саре цветной рисунок «Семпер Августус».

– Поскольку они зацветут лишь через несколько месяцев, я написал ботанику в Лейден. Университетскому профессору.

Сара изучает рисунок в круге света от фонаря, Барент тем временем читает письмо.

– Сможешь написать их по рисунку? – спрашивает он.

– Да, наверное.

– Он говорит, полоски, похожие на языки пламени, называются «очищение».

– Они стараются придумать такие слова, чтобы это казалось важным и благородным. – Сара откладывает рисунок и принимается за бобовую похлебку.

– Он говорит, что может за плату прислать нам детки. Дочерние луковицы расцветают через год, а не через семь, как выращенные из семян.

– Значит, он тоже хочет разбогатеть на тюльпанах, – говорит Сара, однако слово «дочерние» что-то зацепило у нее в голове.

Она видит Катрейн в кровати на чердаке, видит ее бледные шевелящиеся губы. Усилием воли она возвращается к яви и видит, что Барент перечитывает письмо в свете очага. Он сидит, закутавшись в халат, и в отблесках горящего торфа его лицо кажется еще более худым. Всю зиму в доме было невыносимо холодно. Сара шутит, что он ложится спать в семи жилетах и девяти штанах, что она уже забыла, как выглядит его естественный силуэт.

Барент дочитал письмо и кладет его между страницами переплетенной в кожу амбарной книги. В эту книгу он записывает деньги за каждую проданную картину. Всякий раз он напоминает Саре, что она не должна ставить на картинах свое имя или даже инициалы. Картины хранятся на чердаке в ожидании весенних ярмарок или частных продаж, которые начинаются, когда дни становятся теплее. «Голландцы не покупают картин, когда им холодно» – одна из аксиом Барента. Все картины будут продаваться анонимно – застигнутый штормом корабль, поле в сумерках, ее тюльпаны. Каждое полотно завернут в войлок или старое одеяло и продадут где-нибудь в трактире или на рынке. Сара сидит, поставив ступни на жаровенку для согревания ног, и гадает, сколько еще наскоро намалеванных, неподписанных картин им предстоит продать, чтобы освободиться от долгов. Она подозревает, что в амбарной книге у Барента не меньше десятка кредиторов, и еще столько же он туда не внес.