Дочь палача и Совет двенадцати - Оливер Петч Страница 10

Симон хотел было нагрубить в ответ, но вовремя одумался. Вместо этого он склонился над женщиной, пощупал пульс и проверил рефлексы.

– Кто принимал роды? – спросил лекарь и осторожно расстегнул плащ молодой матери.

– Зна… знахарка в Ландсберге, – неуверенно ответил ее супруг, наблюдая за действиями Симона.

– Maledetto! ^[1] Что вы себе позволяете! – возмутился его отец, когда Симон приподнял женщине юбку. – Лекарь вы или какой-то похабник?

– Мне нужно осмотреть ее, чтобы получить хоть какое-то представление о случившемся, – пояснил Симон.

Мужчина чуть поколебался и в конце концов нехотя кивнул.

– Только не вздумайте копаться там своими ножами, – проворчал он.

Фронвизер задернул тонкую дырявую занавеску, отгородившись от мужчин, и приступил к осмотру пациентки. У врачей существовали строгие различия между учеными лекарями и обученными хирургами. Лишь последним разрешалось прибегать к хирургическому вмешательству, в то время как ученые лекари, к которым относился и Симон, зачастую ограничивались лишь внешним осмотром. Но, освободив промежность от окровавленных тряпок, он понял, что хирургическое вмешательство тут не поможет. Комната наполнилась скверным гнилостным запахом. Симон услышал, как старик за занавеской брезгливо выдохнул.

Симон вытер руки и вышел к мужчинам.

– Как долго она отдыхала после родов? – спросил он, поджав губы.

Молодой муж пожал плечами. Фронвизер видел, что его мучает совесть. Тревога и беспокойство прочертили на юном лице глубокие морщины.

– Примерно неделю, – ответил он тихо. – Отец счел необходимым…

– У нас в Вероне хорошие врачи, – прервал его старик. – Или мне следовало оставить ее у старой карги, в этой вонючей дыре? Все равно мы не можем позволить себе такую долгую отлучку. Мой сын нужен мне в конторе.

– Ей следовало лежать по меньшей мере три недели, – возразил Симон. – У нее воспалилось лоно после родов.

– Так дайте нам что-нибудь! – вскинулся на него старик. – Врач вы или жалкий шарлатан?

Фронвизер, промолчав, снова скрылся за занавеской и, вымыв предварительно руки, теплой водой очистил промежность женщины. Но он подозревал, что уже слишком поздно. Сколько раз приходилось ему наблюдать подобное! В большинстве своем роженицы умирали от странной лихорадки в первые недели после родов. Врачи полагали, что в теле женщины начинали закисать какие-то вещества, еще неисследованные. Но Симон был убежден, что эти вещества попадали в тело намного позже. Он упоминал об этом в своем трактате. Правда, доказать Фронвизер пока ничего не мог, это были только предположения.

Лекарь сделал повязку из чистых тряпок и завернул в нее листья высушенного тысячелистника, арники и живокоста, чтобы уменьшить воспаление. Потом осторожно одел женщину. Та слабо постанывала.

– Необходимо каждый час менять повязки, – обратился Симон к оробевшему мужу. – Я дам вам свежих трав. И было бы разумнее остаться ненадолго в Шонгау. Я знаю хороший постоялый двор…

– У нас нет на это времени, – покачал головой старик. – Кроме того, я хотел бы вверить свою невестку в надежные руки. Наш врач в Вероне знает толк в кровопускании – уверен, ей станет лучше. К тому же аббат в Роттенбухе предоставит более достойный кров, нежели в этом вонючем городишке.

– Ей ни в коем случае нельзя терять кровь! – предостерег Симон. – Я настоятельно советую…

Но старик прервал его, сунув ему в руку несколько монет.

– Этого должно хватить. Счастливо оставаться, господин лекарь.

Последнее слово он буквально выплюнул, после чего вновь надел шляпу и накинул плащ. Его сын между тем осторожно поддерживал жену. Симон помог ему вывести ее на улицу, где дожидалась карета, и быстро взглянул на толстую няньку с маленьким ревущим свертком на руках. Кучер щелкнул кнутом, карета тронулась с места и вскоре скрылась в сгущающихся сумерках.

«Езжайте с Богом», – подумал Симон.

Однако особых надежд он не питал. Скорее всего, молодая мать умрет прежде, чем они доберутся до Вероны. Лихорадка, которая так часто начиналась у женщин после родов, была скоротечна и беспощадна.

Глубоко опечаленный, Фронвизер вернулся в процедурную. В кармане звенели монеты, полученные от старого торговца, – столько лекарь зарабатывал примерно за неделю. Тем не менее особой радости Симон не испытывал. Он достал монеты и получше к ним присмотрелся. Пять серебряных талеров, таких же, какие он получил от Йозефа Зайлера. Правда, эти были отчеканены совсем недавно: под гербовыми ромбами Виттельсбахов значился 1672 год, а на другой стороне была изображена Мадонна с серпом луны. Должно быть, купцы из Вероны недавно получили их в Мюнхене. Монеты блестели так, словно только вчера покинули монетный двор. Симон повертел их в руках и уже собрался сунуть обратно в карман, но тут заметил нечто странное.

Быть этого не может.

Лекарь ощупал каждую монету. Потом, чтобы удостовериться в своем предположении, снял с полки весы, на которых обычно взвешивал лекарства. На одну чашу он положил три монеты, которые получил пару часов назад от толстого Зайлера, на другую – три монеты веронских купцов.

Чаша с монетами Зайлера резко опустилась вниз.

Симон нахмурился. Выходит, он не ошибся и подозрения его оказались не напрасными. Талеры веронских купцов были не только новыми – они были легче, причем в разы. Должно быть, в них содержался какой-нибудь дешевый металл – медь или олово. Только вот знают ли об этом торговцы или они сами из числа обманутых – неизвестно…

Симон снова взглянул на монеты, такие красивые, сверкающие серебром. Как бы там ни было, ничего уже не исправить. Торговцы, вероятно, уже покинули Шонгау и были на пути в Роттенбух… Симон задумчиво опустил монеты в кошелек, потом пожал плечами. В конце концов, деньги являли собой спрессованные куски металла, не более.

А молодую женщину, скорее всего, не спасут уже никакие дукаты или дублоны из чистого золота.

* * *

Ночью, когда Симон с Магдаленой наконец-то улеглись в кровать, между ними долго царило молчание. Каждый прислушивался к дыханию супруга и догадывался, что ему тоже не спится. Рядом, в колыбельке, которую смастерил для нее дед, спала София. Она дышала тихо и спокойно. Магдалена протянула руку и погладила маленькую ладошку дочери.

«Такая маленькая и хрупкая, – подумала она. – И такая красивая… Только бы Господь не отнял ее у нас».

Господь, словно бы в стремлении исправить свой промах с ножкой Софии, наделил ее другими замечательными чертами. Трудно было представить себе ребенка более спокойного. Она много смеялась, была внимательна и любопытна, голубые глаза ее постоянно находились в движении. Кроме того, София уже пыталась произнести первые слова. Даже сейчас нетрудно было заметить, что в будущем девочка станет красивой, как ее тетя.