Хроника смертельной весны - Юлия Терехова Страница 10

И чуть позже, январь 2013 года, Москва

Не поворачиваться! Налево. Еще раз налево. Сказано, не поворачиваться! — мужчина беспрекословно подчинялся, но несколько раз инстинктивно его голова дергалась в сторону голоса, отдававшего приказы. Меж лопаток его, не переставая, бежали капли липкого пота — так страшно ему не было, даже когда в детстве мать оставляла его в темном чулане. В чулане водились крысы. Животные не проявляли открытой агрессии, но мальчик испытывал отчаянный страх, когда они с писком подбегали к нему, заинтересовавшись его домашними тапками.

— Медленно поднимайся, — перед ним была достаточно крутая лестница, ступеньки которой тоскливо заскрипели, подобно доскам эшафота. Он и чувствовал себя, будто приговоренный к смерти — этот голос… Впервые он его услышал, когда мучимый жаждой мести вынашивал жестокие и, чего греха таить, мало выполнимые планы. Его жена Танечка — единственная женщина, которая его любила, и которую до невыносимой боли в груди любил он — умерла спустя неделю после несложной операции — ошибка пьяного анестезиолога. Он выжидал под окнами врача несколько недель кряду, предвкушая, как затянет на ненавистной шее бельевую веревку. И вот, когда сладкий момент был уже изумительно близок, он услышал этот тихий бесполый голос: «Остановись. Оттуда, куда ты так стремишься, обратной дороги нет». Через неделю анестезиолог неосторожно упал, ударился головой и впал в кому, из которой так и не вышел. Сердобольные родственники отключили его от аппарата жизнеобеспечения примерно спустя полгода. А еще через несколько месяцев к нему явился Александр.

… — Теперь направо, — мужчина повиновался. Он был безусловно готов к тому, что это последние шаги в его жизни — скорее всего, ему не простят — как они это называют — «эксцесс исполнителя» ^[55].

Он оказался в комнате с зеркалами — высокие и узкие, они были расставлены так, что во всех он видел свое отражение — невысокий сутулый человек в очках и с залысинами, в дешевом пальто и поношенных ботинках. Руки в карманах — чтобы никто не увидел, как они дрожат от страха. Он не боялся смерти — он неистово боялся боли. Даже порезанный палец причинял ему страдания — а вид рассеченной плоти повергал в полуобморочное состояние, он призывал всю свою мужественность, но ее, как правило, не хватало, и он начинал плакать, как десятилетний пацан, и никак не мог остановиться.

— Доминик, здравствуйте, — послышался другой голос, такой же бесполый, но — более высокий. Первый он определил бы как тенор, а этот был скорее, фальцетом. Сейчас его назвали именем, которое он выбрал себе для работы в Ордене. Не все рыцари пользовались псевдонимами, но это не возбранялось.

— Здравствуйте, — выдавил он, глубже втягивая голову в плечи.

— Доминик, вы понимаете, почему вы здесь?

— Я… я… я не знаю.

— Неужели?.. — в голосе прозвучала плохо скрытая ирония.

— Я и правда не понимаю…

— Тогда мне придется вам кое-что напомнить. Например — ваш проступок двухмесячной давности. Вы помните, что натворили? Вы убили невинного человека.

— Я… помню, — Доминик задрожал.

— Метко стреляете, Доминик. Кто б мог подумать…

— Да… простите.

— Вам это сошло с рук. В ваше положение вошли и оставили убийство безнаказанным, так как сочли его несчастным случаем. Вы должны были чувствовать благодарность.

— Поверьте мне, я чувствовал! — воскликнул он.

— Но вы не остановились.

— О чем… о чем вы говорите?! — пролепетал он.

— Что вы натворили на кладбище?! — интонации фальцета стали резкими, даже визгливыми.

— Я… не знаю, как это произошло.

— Надеюсь, вы понимаете, что ваше нынешнее положение плачевно, не сказать более? — прямо спросил фальцет.

— Мне ясно дали это понять, — пробормотал Доминик. — Я готов.

— Боюсь, что вы до конца не представляете, что вас ждет. Око за око.

— То есть, меня замуруют заживо? — его голос дрогнул.

— Угу, — это «угу» прозвучало до странности мирно, вовсе не угрожающе и оттого он испугался еще сильнее.

— А вы чего ожидали?.. Око за око.

У него затряслись не только руки, но и колени. Он представил себе помещение в пару квадратных метров, холод, жажду и голод — словом, все, на что он обрек Антонину Сергеевну Сукору — немолодую воспитательницу детского садика. Но если б они только знали… если б только знали…

— Мы прослушали протокол порученной вам акции, — продолжал голос. — Потрудитесь объяснить, почему вы отступили от сценария.

Ему было нечего ответить, но даже если б он и нашел аргументы — как преодолеть судорогу, которая свела мышцы гортани и языка? Он не мог произнести ни слова.

— Вы не проинформировали осужденную о причине, по которой ее приговорили к заточению. Ни слова о детях, над которыми она издевалась. Вы не предложили ей покаяться. Скорее всего, она вообще ничего не поняла.

— Поняла, — прохрипел Доминик, наконец. — Уверяю вас, поняла…

— Даже если и так, — отрезал голос, — нарушение сценария недопустимо. Женщину приговорили к двум суткам заточения — ровно на столько, на сколько она запирала детей — без воды и еды. Вы изменили место акции, оставили ее в холодном склепе. На улице была минусовая температура. У нее не было шансов выжить.

— Да, — эхом откликнулся он.

— Никогда не поверю, что вы просто ошиблись, — в голосе прозвучала некоторая насмешка.

— Ошибся, — обреченно выдавил Доминик. — Просто ошибся.

— Пусть так… Тогда вам, наверно, будет любопытно, что чувствовала она, умирая от гипотермии… Знаете, как человек замерзает? Я вам расскажу.

— Не надо…

— Сначала человек начинает дрожать. Потом его руки и ноги постепенно теряют чувствительность. Потом он понимает, что не может двигаться. Потом он засыпает. И, если его не отогреть, уже не просыпается никогда. А если отогреть, то, вполне вероятно, придется отнять ему конечности, так как…

Неожиданно у него подкосились ноги, и он рухнул наземь: — Простите! — взмолился он в отчаянии. — Я не знаю, как это произошло, я был вне себя, когда представлял себе тех несчастных детей…. Простите…

— Мы понимаем, что вы чувствовали, — голос, казалось, чуть смягчился. Мужчине померещилось, что зеркала немного сдвинулись — и он, а вернее, его отражение, стало чуть менее жалким, чуть менее сутулым.

— И мы ценим таких преданных людей, как вы.

— Спасибо, — воскликнул он. — Спасибо!

— Тем не менее, — продолжил голос, — вам придется искупить свою вину. Исправить то, что вы сделали.