Почти семейный детектив - Людмила Мартова Страница 10

В глубине души она знала, что на самом деле и в отпуске сможет ему помочь, потому что собиралась навестить именно тот город, откуда был родом писатель Вольдемар Краевский. Так уж вышло, что Ганна знала его с детства. Вернее, она помнила избалованного до невозможности Вальку Ванюшкина, чей дом стоял в одном дворе с домом Ганниной бабушки.

Теплых отношений между соседями не было. Бабушка Вальки, которую Ганна знала как мадам Щукину, была женщиной завистливой и скандальной. Между ней и бабушкой Ганны соблюдался военный нейтралитет, иногда все-таки нарушаемый из-за всяких мелочей. Дед, которого Ганна обожала, косил траву во дворе, и мадам Щукина тут же устраивала скандал, что вовсе не собиралась лишаться ароматного газона, и ей трава на ее половине двора была дорога как память. В следующий раз дед выкашивал двор ровно до середины, и мадам Щукина разорялась, что проклятые единоличники Друбичи думают только о себе, а не о людях.

Прозвище ей придумал Ганнин папа, оно прилипло намертво, и больше никто никогда не звал Щукину иначе, хотя у нее, несомненно, были имя и отчество, которых маленькая Ганна даже не знала.

Муж Щукиной сгинул на войне. Она одна тянула двоих детей — старшего лоботряса, горького пьяницу и бездельника Владимира, получившего от того же Ганниного папы прозвище Вольдемар, и младшую дочь Наталью, разведенку, воспитывающую сына Вальку. На лето мальчика сбагривали на руки бабушке, чтобы Наталья могла предпринять очередную попытку устроить свою личную жизнь. Приезжающая к своей бабушке на лето Ганна тут же становилась удобной мишенью для его каверз.

Валька был на четыре года младше ее, что давало повод для постоянных призывов мадам Щукиной не обижать «малыша» и «сиротку». И Ганна оставалась совершенно беззащитной перед подбрасываемыми ей на колени пауками и дохлыми мышами, потому что жаловаться не любила. Один раз, когда Валька без спросу изрисовал ее мелки, позабытые на деревянном крылечке, она, рассердившись, дала ему в лоб, и он с ревом побежал домой, потому что, в отличие от нее, жаловался всегда, и мадам Щукина больно схватила Ганну за руку, и стучала согнутым указательным пальцем, твердым, словно костяным, по ее лбу, вбивая науку не трогать поганца Вальку ни при каких обстоятельствах.

В общем, Вальку она терпеть не могла, мадам Щукину не любила, а вечно пьяного Вольдемара просто боялась, потому что тот шатался по двору, горланя песни, ругался матом и плотоядно улыбался, разглядывая кругленькую, рано налившуюся соками Ганну. Была у соседа смешная привычка. Чуть хромоватый, он, когда стоял, постоянно переминался с ноги на ногу, словно танцевал. И в этом беззвучном полутанце Ганне всегда чудилось что-то неприятное, даже страшное.

Лишь однажды Ганна видела своего тихого интеллигентного деда в ярости. Вернувшись на обед, а он всегда приходил обедать домой, поскольку жили Друбичи недалеко от редакции районной газеты, где дед был обозревателем, он случайно услышал пьяные Вольдемаровы фантазии на тему того, что он с удовольствием сделал бы с Ганной, оставшись с ней наедине.

Дед, никогда не повышавший голос, вдруг будто бы стал выше ростом, и из тихого скромного журналиста на глазах у изумленной Ганны превратился в военного офицера, служившего когда-то в полковой многотиражке и своими руками зарезавшего двух японцев, ворвавшихся к ним в редакцию. Протрезвевший от ужаса Вольдемар сначала пролетел через весь двор, головой впечатавшись в бетонное основание колодца, потом униженно заползал на коленях, вымаливая прощение и обещая никогда больше не разевать свой поганый рот, а потом был милостиво отпущен домой с дедовым напутствием:

— Еще раз увижу тебя во дворе одновременно с ней, — он ткнул пальцем в стоящую столбом Ганну, — убью!

И пошел в дом, отпаиваться валокордином. Событие отчего-то не стало поводом для нового витка войны между соседями, которая просто переросла в холодную вражду. Друбичи, увидев мадам Щукину, вежливо здоровались, та кивала головой, стискивая зубы. Вольдемар прошныривал по двору бледной тенью, пил больше прежнего и зимой чуть не замерз под забором. Зима в том году выдалась в Лепеле необычайно суровой.

В последний раз Ганна видела Вальку Ванюшкина больше двадцати лет назад. Сначала она перестала ездить к бабушке с дедом на каникулы, предпочитая пионерские лагеря, где было весело и интересно, а потом родители забрали их к себе, потому что дед заболел, и ему требовался уход. Дом в Лепеле продали, в городе, в котором жила Ганна, купили двухкомнатную квартиру, и именно в ней и стала жить Ганна после того, как бабушки с дедом не стало.

Как ни странно, войдя в Валькину квартиру вслед за Галицким и увидев тело на полу, Ганна сразу его узнала. У убитого мужчины был Валькин чуб надо лбом, и вообще это был Валька, превратившийся в достаточно красивого, хотя, на вкус Ганны, слишком слащавого мужчину, да к тому же еще и ставшего писателем. Вольдемар Краевский. Она усмехнулась про себя, хотя ситуация вовсе не располагала к веселью. По иронии судьбы в качестве творческого псевдонима Валька выбрал прозвище своего дяди, данное отцом Ганны, и взял фамилию от названия лепельской многотиражки, в которой много лет работал Ганнин дед. После распада Советского Союза газета называлась «Родной край».

Убитый Валька лежал навзничь в прихожей, а в удивительно загаженной комнате, в которой, похоже, почти год никто не делал уборку, вжавшись в подоконник, стояла красивая, холеная, рыдающая в голос женщина — третья супруга Ильи Галицкого.

Жена Галицкого. Прошлое настигло, накрыло с головой. Ганна будто снова вернулась на одиннадцать лет назад, в тот день, когда она впервые увидела Илью. В Москву ее отправили в командировку, и она, отчаянно боясь, написала ему письмо, что скоро окажется в столице. Короткий ответ пришел незамедлительно: «Давай встретимся».

Все время до отъезда Ганна судорожно пыталась придумать повод, чтобы уклониться от встречи. Ей было очень страшно. Общаться с миллионером Галицким на расстоянии — это одно. А предстать пред его светлые очи вживую — совершенно другое. От переживаний Ганна похудела килограммов на пять, с нее сваливалась одежда, но такой, постройневшей и похорошевшей, она нравилась себе в зеркале гораздо больше, что, впрочем, не вселяло в нее ни малейшей надежды на то, что и Илье она понравится.

Собирая чемодан, Ганна всю голову сломала, что ей надеть. Она достала из шкафа новенький облегающий корсет, который, надетый поверх шелковой красной блузки, красиво облегал грудь и талию и притягивал взгляд. С другой стороны, в восемь утра сойти с поезда этакой горячей штучкой, готовой к первому свиданию? Нет, не хочется.

Если бы не встреча с Галицким, который пообещал ждать ее на вокзале, то она натянула бы привычные джинсы и легкую футболку, но не решит ли он, что ей все равно, какое она произведет впечатление? В конце концов, Ганна выбрала длинную, струящуюся по бедрам цветастую юбку и легкую белую кофточку с круглым воротничком. Так она выглядела невычурно и аккуратно.

Сойдя на перрон, она была близка к состоянию обморока. Если бы можно было остаться в вагоне, не делать шаг навстречу будущему, то Ганна осталась бы обязательно. Однако затягивать встречу с неведомой опасностью ей было несвойственно, поэтому она резко выдохнула и вышла из поезда. Чья-то крепкая рука перехватила ее чемодан.