Охотники до чужих денежек - Галина Владимировна Романова Страница 10

– Хочу, конечно... – Данила опустился на мягкую скамью – его недавнее приобретение, взял с тарелки ломоть черного хлеба, посыпал его солью и принялся жадно откусывать. – Представить себе, мать, не можешь... Я, после того как две недели из окружения выбирался и голодал, все никак наесться не могу. А вот хлеб с солью... Слаще нет ничего для меня.

– Ладно уже! Не перебивай аппетит, на вот борщечка похлебай. Да я еще картошечку запекла с грибочками в духовке, как ты любишь... – Мать, приговаривая с напускной строгостью, выставила перед сыном тарелки. Смахнула несуществующие крошки с табуретки и уселась напротив него, подперев массивный подбородок мясистым кулаком. – Там-то так не накормят.

– Где? – не сразу понял Данила, удивленно подняв на мать глаза от тарелки.

– Напротив, – хмыкнула Вера Васильевна, расценив непонимание сына как очередную уловку уйти от серьезного разговора. – Там небось все с ножом да вилочкой. Одними бутербродиками да оливками и питаются. Ни разу не видела, чтобы шалашовка эта с продуктами домой шла. Матушка-то покойная хлопотливая была, царствие ей небесное...

– Да уж нахлопотала! – отчего-то злобно выпалил Данила и, словно испугавшись собственной откровенности, вновь склонился к тарелке. – Вкусно готовишь, мать. Еще бы норов свой попридержала, цены бы тебе не было.

Польщенная похвалой сына, Вера Васильевна пропустила мимо ушей его укоризненные слова и, не меняя интонации, вновь продолжила:

– Только одни компьютеры на уме да машины. Видал, на какой машине дорогой подъехала! А откуда, спрашивается, у такой молодой девки деньги? Работать вряд где работает, целыми днями дома. А покупка за покупкой. То шуба, то сапоги. Летом вон, говорят, на курортах побывала.

– Кто говорит? – раздраженно сморщился Данила, отодвигая пустую тарелку из-под первого.

– Бабы говорят! А уж они, если говорят, значит, так оно и есть.

– А... тогда понятно! – Данила опустил вилку в жаркое из грибов и картошки и принялся со злостью вылавливать маленький опенок. – Если бабы говорят, то так оно и есть! А чего же еще про нее бабы говорят?! Чего такого, что я не знаю?!

– Ой, все так прямо ты про нее и знаешь! – махнула на него мать полотенцем.

– Что надо – знаю...

– А вот бабы говорят, что чудная она, Эмка твоя.

– Ты не там ударение, мать, ставишь в этом слове. Ударение должно быть на первом слоге – чудная она, мать, чудная. И лучше ее для меня нет никого. Что бы там твои бабы ни говорили.

– Слышь, Даня, – Вера Васильевна опасливо покосилась на дверной проем, словно кто-то их мог сейчас услышать. – Говорят, покойнички-то ей миллионы оставили. На них, мол, девка и живет.

– Ну вот, а говоришь – проститутка, – подхватил Данила почти весело. – Хороша же девка, мать, поверь. Избалованная, может, чрезмерно – этого не отнять. Это опять же оттого, что красивая очень...

Мать помолчала, пристально наблюдая за тем, с каким мечтательным выражением лица сын уплетает картошку, и вдруг, всхлипнув, приложила к лицу полотенце.

– Ты чего, мать? – опешил Данила от неожиданных перепадов в ее настроении.

– Ничего!!! Погубит тебя эта шалашовка! Погубит! Не нужна она тебе. Не по себе сук рубишь, Даня. Не по себе.

– Ну а кто, по-твоему, по мне? – Данила в сердцах отшвырнул от себя вилку. – Кто?!

– Чем Галинка плоха? – Мать, мгновенно осушив слезу, недовольно поджала тонкие губы. – Девчонка с пятого класса за тобой хвостом увивается.

– Пусть эта Галинка идет ко всем чертям собачьим! – рявкнул вдруг ни с того ни с сего сын, вскакивая с места. – И хватит мне тут ерундой заниматься! Сватать она мне еще будет!

Он почти бегом кинулся из кухни в комнату, и вскоре до матери донесся отчаянный рев магнитофона. Этого она выдержать уж никак не могла. Мало того что голос на нее повысить посмел. Так к тому же еще и музыку свою собачью завел. В конце концов, это ее жилплощадь. И она, а не кто-нибудь распоряжается здесь каждым метром. С плохо сдерживаемой яростью Вера Васильевна покидала в мойку посуду. Стерла со стола и, повесив полотенце на плечо, фурией ворвалась следом за сыном в единственную комнату.

– Выключи! – глыбой повисла она над Данилой, возлежащим на диване с сурово сведенными бровями. – Немедленно выключи!

Сын подчинился. Музыка смолкла, но насладиться благословенной тишиной мать ему не позволила. Переваливаясь с боку на бок, она принялась метаться по комнате, шлепая через слово себя по толстым бедрам полотенцем и припечатывая конец очередной гневной тирады смачным словом «проститутка».

– Я и так ночей не сплю из-за работы твоей! Мало мне нервов!.. Так теперь еще и эта шлюха на шею мою навязалась!!! Во двор выйти стыдно, бабы по углам шушукаются.

– О чем, мать? О чем они шушукаются? – с тяжелым вздохом вклинился в ее монолог сын.

– О тебе, Даня, о тебе! Наркотиками, говорят, торгуешь, да оружием. Я же не могу им правду сказать, не могу сказать, что ты...

– Замолчи, мать! – Данила предостерегающе поднял указательный палец. – Молчи громче!

– Я дома! – все же успела огрызнуться та напоследок.

– Даже у стен есть уши, мать. Даже у стен... А бабы твои пусть говорят что хотят. Пусть языки почешут.

– Ну ладно, Данечка, ладно, сыночек мой. – Mать уселась у сына в ногах, вновь пустив в ход слезоточивую артиллерию. – Пусть про работу твою что хотят говорят, но ты уж отстань от Эмки, прошу тебя. Не нужна она тебе, Даня! Не нужна...

– Нет, мать... – Данила вдруг выдернул у себя из-под головы подушку и, накрыв ею лицо, глухо пробубнил из-под нее: – Это не она мне не нужна, а я ей! Понимаешь?! Я ей не нужен.

– Как это?! – Вера Васильевна не сказала бы, что подобный расклад ее уязвил в самое сердце, но что-то похожее на ревностное чувство шевельнулось где-то в глубине души. – Как это – не нужен, сынок? Ты объясни толком-то.

– Послала она меня с любовью моей пламенной туда, куда Макар телят не гонял, – выдал Данила с глухой тоской после того, как мать стянула у него с головы подушку. – Права ты оказалась: не ее я поля ягода, не ее. Кто я, а кто она! Я – быдло сермяжное, а она – леди. Посмеялась она надо мной и только-то. Я ей говорю: жил, мол, только мыслью об этой самой минуте. А она мне на дверь указала. Так что живи спокойно: не видать мне Эльмирки, как своих ушей. Живи спокойно...

– А ты-то... Ты-то как будешь жить, сына? – охнула вдруг мать, ухватившись за сердце. – Что же это делается-то, святый боже?! Где же это видано-то, чтобы дитя мое да так маялось?!

Поскольку все ее причитания остались без комментариев, она сочла за благо убраться на кухню, где уже в одиночестве продолжила ужасаться той беде, что накрыла с головой ее дитятко.

Ладно бы он ради баловства за Эмкой подрядился ухаживать, тут уж она, как мать, просто была обязана пресечь все на корню. Мало ли что... А ну как забеременеет по молодости, по глупости. Притащит под ее порог в подоле, а ты воспитывай. Такие-то шалашовки длинноногие разве способны дите выкормить...