Банка для пауков - Виктор Галданов Страница 10

Репортеры, присутствовавшие на том банкете старательно записали каждое его слово, и электорат Вано пополнился старенькими отставниками с орденскими колодками, инвалидами и ветеранами войн, пенсионерами и вообще всеми теми истовыми радикалами, которые готовы были голосовать хоть за черта, лишь бы он был достаточно радикален.

Брату его, толстому флегматичному Дато, было искренне непонятно, к чему ему сдалась вся эта шумиха, газетчики и телевизионщики, репортажи, пресс-конференции и теле-марафоны. Не зековское это дело — на люди лезть. Старый домушник Дато, кстати, бывший первым наставником братика в воровской науке, был приверженцем древних блатных «понятий», и всякие новомодные увлечения строго осуждал. Его страстным увлечением был фильм «Место встречи изменить нельзя» и фразы из него он мог цитировать наизусть, хоть главными героями фильма были и не воры, а их антагонисты. «Вор должен сидеть в тюрьме! — любил повторять он, воздев палец в потолок. — Тюрьма — вот дом вора, а воля — лишь место отдыха. Вор не должен иметь семьи, чтобы не оставлять сирот, имущества, чтобы его не конфисковали, жены — чтобы не быть ею преданным…» Что уж тут говорить про интервью, теледебаты и приемы…

Пока кордебалет плясал, Вано, склонившись к Мосе, попросил его прислать к нему после фуршета «вон ту и ту». С улыбкой всепонимания, тот поманил к себе балетмейстера и объяснил ему, что «та и та» сподобились внимания юбиляра и должны постараться отблагодарить его. Тот кисло заулыбался, хотя и понимал, что речь идет о его собственной жене и недавно начавшей танцевать дочке. Мося же был рад, что юбиляру вновь не возжелалось сразу целого кордебалета. Он до сих пор не мог забыть тот безумный, двадцатилетней давности случай, когда ему буквально за неделю до выезда за рубеж пришлось, по милости Вано, набирать новую труппу. Смех и грех! Ну да ладно, в столице и тогда и сейчас было полным-полно безработных полуголодных балерин, готовых ради денег, работы и заграничных поездок пройти по чужим постелям. Таньку, правда, жалко, но тут уж сама виновата. В искусство нельзя идти человеку с неустойчивой психикой. Раз ты артист — будь любезен ко всему относиться артистически. Взялся играть роли — так играй их до конца. Напяль на себя маску нимфоманки. Изобрази, что все это тебе очень нравится. Тебя опускают, а ты сострой какую-нибудь рожицу, подай себя так, чтобы все видели, что ты морально выше тебя опускающих.

Мося, хоть и привык к славе и был избалован вниманием прессы, не провоцировал повышенного к себе внимание и никогда не выпячивал своей персоны, скромно принимая тяжкое бремя славы. Сам же он был хозяином нескольких сотен фирмочек, магазинов и студий (кстати и этот вот усердно дрыгающий ногами перед юбиляром кордебалет — тоже его), — но ни в одной платежной ведомости, ни в каких уставах не числился даже как бухгалтер — и везде получал свою долю наличности. Так что, в отличие от Аль-Капоне, он не мог быть привлечен к суду даже за неуплату налогов.

Отпела свое пышногрудая Марина Сыкина, помахала платочком. В молодости она была поистине лакомым кусочком, и звания народной артистки добилась не через моськину постель. А через другие. С половиной политбюро пришлось ей переспать, пока тогдашняя министерша культуры согласилась включить ее в список на госпремию. Однако и ее Моська сумел привлечь в число своих друзей — записал ей пару лазерных дисков, поддержал ее молодого любовничка по пути на эстраду, когда же тот возгордился, то низверг его, а примадонне подсунул другого — посвежее. Узнав же, что та балуется кокаином, Фраэрман взыграл душою и стал ее главным поставщиком. Ее могучим арбузообразным бюстом пробивалась дорога к многочисленным госкомитетам, управляющим раздачей званий и наград. Редкий государственный деятель, включая президента и премьера мог отказать в приеме столь титулованной и любимой народом артистке.

Присутствуя на одной с ней тусовке, приободрился весь бомонд, до той поры неуютно себя чувствовавший среди рэкетиров и наркоторговцев, воровских авторитетов и их боевиков.

— …и хоть меня называют народной артисткой, — проникновенным глубоким голосом завершала свою краткую речь Сыкина, — есть на свете звание и более высокое. Это звание — народного заступника и защитника. Звание, которое с гордостью носит дорогой мой и любимый Вано. Дай, я тебя расцелую, голубчик ты мой!..

И зал взорвался аплодисментами. «Молодец, Сыкуха, — одобрительно подумал Мося, — хорошо отрабатываешь свою трудовую понюшку…»

Тут все поднялись и зааплодировали. Мося встретился взглядом с низкорослым пожилым мужчиной, стоявшим поодаль от него, с той стороны стола. Его словно облитые смолой волосы были прилизаны и облегали всю голову. Лицо его было морщинистым и походило на печеное яблоко. Таков был один из соучредителей мафиозного концерна — Агакиши Мирзаджанов, известный в миру под кличками Мирза, Мирза-ага, Султан — глава и лидер всех рынков столицы, владелец торговых баз, лотков и магазинов, плодо-овощной король столицы. Никто в этом мире ему в этой сфере не создавал конкуренции. Любой прибывший в столицу азербайджанец совершенно точно знал, что как только он начнет работать, надо будет нести свою долю Мирзе. Для этого вовсе не стоило куда-то ехать. Кто-надо сам ежемесячно обходил все торговые точки и собирал дань с соотечественников. Однако неожиданно под старость лет Мирза стал проявлять совершенно непонятный интерес к прямо противоположным сферам деятельности. Все были ошарашены, когда он вдруг купил себе крупнейшую киностудию страны и затем вложился в раскрутку популярной теперь рок-группы. Мося болезненно отнесся к такому вмешательству в его епархию и теперь ночи проводил без сна, думая, как бы ему смешать с дерьмом своего соперника. Впрочем, это не мешало обоим целоваться при встречах и пить за здоровье друг друга на банкетах.

* * *

После проникновенного спича певицы выступление мэра города, Егора Абрамовича Дубовицкого, не казалось чем-то таким уж особенным или губительным для его репутации, чего тот крайне опасался. Мэр появился в зале с пышной свитой и сразу же приветливо распахнул руки для объятия, Вано тоже встал и с распростертыми руками пошел к мэру. Оба обнялись и троекратно по-русскому обычаю расцеловались. Что ж, философски рассудил Моисей, с кем же еще и целоваться мэру, как не с человеком, который привел его в мэрское кресло, заботливо устранил (кого убил, кого купил, а кого и попросту скомпрометировал) всех его возможных противников и соперников.

Глядя на их объятия, Мося пригубил рог с «киндзмараули», того самого вина, которое давят в затерянной в горах деревеньке, и которое на всю страну и весь мир прославило маленькую родину грузин. Винограда этого хватает всего лишь на десять тысяч бутылок ежегодно, а все остальные миллионы декалитров были всего лишь грубой подделкой под гордую марку и одним из основным источников обогащения местной диаспоры.

Рог, который он держал в руке, был изготовлен по специальному заказу и загодя привезен. Он обладал двойным дном с клапаном, который при нажатии поглощал все содержимое, так чтобы никто и не подумал, что пьющий пьет не до дна.

Мэр начал издалека. С той, уже сокрытой под мраком времен романтичной послевоенной поры, когда трое юношей возымели благородную решимость покорить столицу тогдашней советской державы.