Секретные поручения - Данил Корецкий Страница 10

Сергей постучался.

— Алло, есть кто живой?

Днем здесь иногда торчат первокурсники, пытаются лепить передачки, снимают интервью друг с другом, а потом дружно катаются со смеху. Но у первокурсников еще не выработалась привычка запирать за собой дверь. А сейчас дверь была заперта.

— Открывай, — Сергей ударил костяшками пальцев по косяку.

— Кто такой? — негромко спросили из-за двери.

— Мне Байдак нужен.

— Это ты. Серый?.. С-час.

Щелкнул замок, дерматин зашуршал по цементному полу. На пороге окосело улыбался Ашот Меликян, его строгая понтовая сорочка в узкую полоску была расстегнута, по волосатой груди стекал пот.

— Твою мать, — затарахтел Ашот, запирая за Сергеем дверь. — Кто стучится в дверь моя? Я говорю: Мишель Пфайфер, спорном? Родион говорит: ни фига, это Крутой Уокер. Спорнули на четыре порошка, открываю — а там Курлов, греб его мать, вот с такой рожей. Ты нам каждому по два порошка ставишь, Серый, мы на тебя спорнули, ты не оправдал, сам понимаешь… И кто тебе хлебальник своротил, а?

Байдак был здесь. Худой, дерганый, как на пружинках. Большой остренький нос, светло-светло-голубые глаза. Очень светлые, голубизны, бывает, и не видно. Он кивнул Сергею, вытер красное пористое лицо бейсболкой. Приподнялся с дивана, вытащил из-за черной кожаной спинки початую бутылку бренди и поставил на пульт.

— Здоров, — сказал Сергей.

— Хайль! — вскинул прямую руку Байдак.

«Довыеживался, — раздраженно подумал Сергей. — И еще продолжает! Хотя он пока ничего не знает…»

— Примешь?..

Родька показал глазами на бутылку.

— Жарко.

— Неполную.

— У меня дело, — сказал Сергей.

— Да пошел ты, — сказал Ашот.

— Ашот прав, хоть он и контуженый, — кивнул Байдак. — Делу — время. Всему свое время.

Сергей сел рядом. Диван под ягодицами послушно прогнулся, а потом чуть подбросил его вверх, снова прогнулся и снова подбросил. Как будто приглашал поиграться.

— Сдал? — спросил Сергей, принимая наполовину наполненный стакан.

— Арийцы не сдаются, — широко улыбнулся Байдак.

— Кончал бы ты с этой херней…

— А чего? — продолжал улыбаться Родька. Но улыбка застыла и превратилась в оскал — так бывало всегда, когда кто-то ему возражал, не слушал или другим образом проявлял непочтение.

— Ничего… Лидия зуб на тебя точит.

— Ее сраная точилка… Она давно сломалась, Серый. Вот так. А теперь пьем. Чтоб все — и у всех.

Выпили. Ашот достал из-за спинки дивана литровую банку со свежей вишней-скороспелкой. Прежде чем взять самому, он протянул банку Байдаку.

Ашоту тридцать лет, он помощник декана, трижды женат, у него двое детей. А Родику только двадцать два. Зато его папаша работает начальником квартирного бюро в горисполкоме; в условиях Тиходонска, как и любого крупного российского города, это все равно что работать на раздаче воды в пустыне. Дело даже не в самих квартирах — дело в великом множестве больших и малых людей, которые считают себя обязанными Байдаку-старшему. Они и в самом деле обязаны. Вот ректор университета Петренко, например, чья дочь недавно встала на расширение, имея семью в количестве трех человек и двухкомнатную квартиру площадью тридцать шесть метров. Тесновато, конечно. Но норма для постановки на квартучет — четыре метра на человека, как в могиле. И в каждом районе стоят в очереди десятьдвенадцать тысяч таких бедолаг.

Но Байдак-папа пошел профессору Петренко навстречу, выделил дочурку из безликой серой массы, она торжественно сдала свои две комнаты в пользу города, а взамен получила три — пятьдесят «квадратов», в старом фонде. Хорош старый фонд — сталинский дом напротив памятника Ленину, где «Гастроном»! Самый центр, высоченные потолки, ни одной трещинки, еще сто лет простоит! А по бумагам выходит вроде бы все законно. В то же самое время Родька написал сочинение на «двойку», да и устные сдал на «тройки» и при конкурсе четыре абитуриента на место успешно поступил на первый курс. Так все и решается.

Потому Родион Байдак совершенно спокоен. Взять, к примеру, того же Петренко — и преподавателя зарубежной литературы доцента Лидию Николаевну Певзнер, чью кафедру в июне — июле ждет плановое сокращение. Лидии Николаевне пятьдесят шесть, у нее артрит, тахикардия и острый хронический идеализм. Если ее турнут с работы, вряд ли она сможет открыть кооператив или хотя бы устроиться на курсы бухгалтеров.

«Сердце, сердце! Грозным строем встали беды пред тобой. Ободрись и встреть их грудью, и ударим на врагов!..» Весь этот древнегреческий пыл, весь этот темперамент — херня и говно, Лидия Николаевна только в теории знает, что это такое. Она загнется через год после увольнения, точно. Пойдет стеклотару собирать в Кировском сквере, будет предлагать выпивохам пластмассовые стаканчики. И презервативы… Нет-нет, конечно, Лидия не захочет увольняться.

Нет. Она мысленно заставит злостного прогульщика Родика выпить чашу с ядовитой цикутой, после чего поставит ему жирный «зачт». Возможно, процитирует вслух что-нибудь саркастическое из Архилоха, сверкнет глазами, тонко улыбнется. Никто ничего, конечно, не поймет — и никто не обидится.

— …Что? — переспросил Сергей.

— Ашот говорит, у Цигулихи на большой губе кольцо золотое, — смеялся Родик. Он несколько раз значительно подмигнул Сергею.

— А чего смеешься? Чего мигаешь, глупый? — кипятился Ашот. — У меня лобок до сих пор в синяках, говорю тебе! Показать?

Он быстро спустил брюки и трусы, словно боясь, что скажут: да пошел ты, не надо.

— Смотри, глупый ты человек!

Там было черно от шерсти. Если бы даже кожа у Ашота была ультрамариновой в желтую полоску — все равно не разглядеть за волосами. Родик взял банку с вишней и опрокинул ее в трусы Ашоту. Ашот инстинктивно захлопнул трусы, на ткани проступили пунцовые пятна, ягоды с мягким стуком посыпались из брючин на пол.

— Ты почему это делаешь, а?

Родик катался по дивану. Короткие, соломенного цвета волосы растрепались, бесцветные глаза выкатились из орбит и налились слезами.

У Ашота глаза как маслины, сейчас они потускнели, будто долго лежали на тарелке и рассол совершенно высох, он шумно задышал и собрал пальцы рук щепотью, покачивая ими при каждом слове.

— Разве я тебя обижал, Родион? Не-ет. Разве я тебе давал повод так поступать?

Нет! Разве ты меня больше не уважаешь? — горестно причитал он.

Байдак перестал смеяться и протянул ему стакан.

— Пей. Я не хотел.

Ашот выпил, снял трусы, стал выковыривать оттуда ягоды. Несколько вишен он бросил в рот.

— Я чистый, — сказал он гордо. — От меня никогда плохо не пахнет.