Собачья работа - Максим Есаулов Страница 10

— Больше стрелять никого не буду. Топить буду — доказательств меньше, — ухмылялся он на следствии.

Навалилась апатия. Тупая и безразличная. Захотелось домой. Горячий чай, интересная книжка, плед и бормочущий телевизор. Не знать, не видеть и не ведать бандитов, трупов, судов, выстрелов. Стать нормальным человеком, пребывающим в счастливом неведении…

— Почему? — выдавил он, понимая, что в сущности — разницы никакой.

— Дежурный следак в протоколе осмотра не написал, как упакована куртка, на которой запаховые следы Костюхина. Ее признали доказательством, добытым с нарушением закона. А пистолет, по его, заявлению, он нашел после убийства и не успел сдать.

— А показания проституток, которым он этим стволом угрожал?

— Так они же проститутки. Какая им вера? Я разговаривал с судьей. Он сказал, что не сомневается, что убийца — Костюхин, но ничего поделать не может: у нас правовое государство. Прокурор в процессе тоже его поддержал.

— Это они родственникам убитых пусть расскажут. У нас правовое государство на потерпевших почему-то не распространяется.

— Согласен. — Голос Французова звучал невесело. — Короче, Костюхина на волю, мне выговор.

— Как? — опешил Максаков. — Тебе-то за что?

— Ну как за что? — так же невесело рассмеялся Володька. — Есть оправдание — значит, нужно кого-то наказать. Дежурный тот давно уволился, а я не увидел его ошибки и вовремя не отпустил Костюхина, не «заглухарил» дело. Плевать, конечно. Жалко только — с квартальной премией пролетаю. Я рассчитывал с нее долги отдать.

— Выходит, никого не сажать — безопасней?

— Выходит. Может, вечером по стаканчику? А то тошно как-то.

— Я дежурю.

— Понял, но я, может, все равно заскочу.

— Давай.

Максаков ощутил подступающую волну ярости. Перехватило дыхание. Заныло сердце. Подкатило бешеное желание крушить все, что попадется под руку. Он дотянулся до двух граненых стаканов возле грязно-зеленоватого графина на приставном столике и, размахнувшись, швырнул один из них в противоположную стену. Брызнули осколки. Полегчало, но совсем чуть-чуть. Гималаев невозмутимо помешал лапшу, пригубил. Второй стакан полетел вслед за первым. Максаков с интересом посмотрел на графин. Игорь задумчиво покачал головой, оставил кружку, молча пересек кабинет, достал из стенного шкафа два стакана и поставил их перед ним, после чего вернулся к лапше. Злость пропала мгновенно. Максакову хотелось смеяться.

— Я потом все уберу. Дай, пожалуйста, мою порцию.

— Кого выпустили? — Игорь передал кружку.

— Костюхина.

— Не слабо.

— Что, чья-то жена заходила? — Иваныч с батоном в руке пнул ботинком осколки.

— Нет, Алексеич понервничал. Бери свою порцайку и давай хлеб.

— Понятно.

Лапша, конечно, была, как всегда, безвкусной, но горячей. Желудок наполнялся, голодные спазмы отпускали. Максаков вытер губы и с наслаждением закурил. Иваныч достал пакет с двумя бутербродами и аккуратно разделил на троих.

— К чаю.

Бряцнул телефон. К счастью, не прямой.

— Да?

— Ты очень занят? — Голос Татьяны был нейтрален.

— Для тебя нет.

— Как дела?

— Кручусь. Дежурю.

— Тогда извини. У меня на сегодня два билета в театр. Я думала, может, сходишь со мной.

— Извини, никак.

— Я поняла. Найду кого-нибудь другого. — Тембр голоса стремительно холодел.

Дико затрезвонила связь с дежуркой.

— Подожди секунду. — Он перехватил трубку в другую руку и снял вторую. — Да?

— Алексеич, ты? — Член дежурной смены Юра Каратаев был жутким тормозом.

— Нет, Усама бен Ладен! Говори быстрее….

— Там вроде убийство на Моховой.

— «Вроде» или убийство?

— Пока не знаю.

— Так позвони, когда узнаешь.

Он снова перехватил первую трубку.

— Алле, извини.

— Ты занят. Пока.

Он ненавидел блеклые интонации в ее голосе.

— Может, сходим куда-нибудь завтра или в воскресение?

— Позвони.

Гудки отбоя. Он снова потянулся за сигаретами. И вместе не жить, и расстаться немыслимо.

— Чего там дежурка? — Иваныч разлил чай.

— Мокруха на Моховой. Пока под вопросом.

— Хорошо бы с лицом. Пара бытовух спасли бы наше бедственное положение с раскрываемостью.

Горячая кружка приятно грела руки. Возникали мысли о доме, уюте и душевном равновесии. Максаков чувствовал усталость. Не сиюминутную усталость, а ту, что накопилась за десятилетие оперативной работы, наполненной смертью, слезами, горем, цинизмом, подлостью, бессонницей, табаком, водкой, безденежьем, стрессами, постоянным ожиданием беды и по-детски наивными надеждами на что-то лучшее.

Он затушил сигарету и потянул из пачки следующую. За окном в бешеной пляске кружились снежинки.

— Пойду почту в канцелярии получу. — Иваныч допил чай и поднялся. — Три раза звонили уже.

Игорь пересел на диван, забрав с собой пепельницу.

— Что с тобой?

— В смысле стаканов?

— В смысле стаканов я привык. Вообще что с тобой происходит?

Максаков создал из дыма несколько колец и разогнал их рукой.

— Не знаю, — признался он, — трудно объяснить. Какая-то постоянная нервозность. Непроходящее чувство тревожности. Я все время жду беды, плохих известий. Вздрагиваю от телефонных звонков. Устал, наверное…

— Устал, — кивнул Игорь. — У меня то же самое, периодически. Я консультировался: расстройство и перенапряжение нервной системы. Голова не отдыхает. Ты просыпаешься когда-нибудь с четко сформировавшейся мыслью по какому-нибудь из дел?

— Сколько раз.

— Вот, ты не спишь, ты думаешь во сне. Мозг не отключается ни на секунду. Никакая нервная система не выдержит.

— А ты как справился?

— А кто тебе сказал, что я справился?

Максаков усмехнулся. Несмотря на

долгую дружбу он никогда не мог утверждать, что знает, что происходит у Игоря внутри.

В дверь постучали. Вошли Юра Венгеровский и Сергей Жгутов.

— Алексеич! Мы в баню на Воронежской, по черепно-мозговой.

— Пивом не злоупотребляйте.

— Ни грамма. Мы на просушке.

В пожарной части за окном кабинета захрипел мегафон.

— Всему личному составу проследовать на обед.