Цена любви - Фридрих Незнанский Страница 10

Но это лишь одна сторона дела. Вторая состоит в том, что бизнесменов уровня Мальцева вообще, как правило, не заказывают: у мужика и был-то всего-навсего один магазин… Правда, он, по слухам, как раз попал в полосу везения. Сумел заработать большую сумму, собирался расширяться… Как выяснилось, за счет не кого-нибудь, а собственного школьного друга Анатолия Гамзы, откупив его магазин, торгующий тем же типом товаров. Гамзе, в отличие от Мальцева, везло куда меньше. Вроде бы в последние недели он жаловался даже на убытки. Но разве это основание, чтобы заказывать старого товарища только за то, что тот более удачливый?!

Из всего этого, с точки зрения Александра Борисовича, следовало в свою очередь, что Костя Меркулов, излагая в «Глории» имеющуюся в его распоряжении информацию, чего-то на самом деле не договорил.

Не потому, что не доверяет сотрудникам ЧОПа, а потому, что сведения, которые Константин Дмитриевич замолчал, кажутся ему настолько недостоверными, он в них до такой степени не уверен (или не желает верить!), что предпочел, чтобы Турецкий с ребятами нарыли их сами… Другой причины действий по умолчанию со стороны своего старого друга, зная его, Александр Борисович найти не мог. Ну а в то, что Костя на пустом месте заподозрил именно заказняк, хотя очевидна совсем иная версия, Турецкий отмел сразу: Меркулов, заместитель генерального по следственной работе, и сам не идиот, понимает все, но тем не менее…

К тому же существовала еще и вдова, некая Марина, успевшая обвинить все того же Гамзу в убийстве мужа еще до начала расследования, непосредственно на поминках… Что ни говори, а покопаться в этой истории придется основательно. С Плетневым, побывавшим сегодня в доме погибшего, Турецкий успел пообщаться исключительно на ходу, результатов беседы оперативника с вдовой пока не знал, но собирался узнать сегодня же вечером, поскольку кассету с записью Антон передал, тут же умчавшись куда-то по делам.

Александр Борисович, паркуясь напротив собственного подъезда, не сомневался, что возможность поработать дома у него будет: Ирина Генриховна наверняка, как обычно, отсутствует — возится с плетневским Васькой… Настоящее сумасшествие! Ведь ради этого чужого ребенка она забросила не только мужа, но и работу! И что бы там ни говорил доктор, с которым Турецкий уже дважды советовался, а говорил он, что постепенно все уляжется, шок от потери младенца у Иринки пройдет. А вместе с ним — ненормально-болезненное отношение к детям вообще… Да, так вот: чтобы там ни плел доктор, мириться со сложившимся положением вещей Александру Борисовичу становилось с каждым днем все труднее…

Закрыв машину и поставив ее на сигнализацию, Турецкий в самом мрачном расположении духа, чисто автоматически бросил взгляд на свои окна, не сомневаясь, что они, как всегда, темные. И… в ту же секунду его сердце радостно забилось: и на кухне, и в спальне горел свет! А это могло означать только одно: против обыкновения Иринка дома!

Если бы не все еще мучившая боль в ногах, из-за которой он продолжал ходить с палкой, Турецкий, вероятно, помчался бы наверх, перепрыгивая через две ступени, как школьник, а не ждал лифт, который, на его взгляд, опускался целую вечность! Но в прихожую он все-таки влетел на предельной скорости, на какую был только способен, и невольно улыбнулся, услышав со стороны кухни знакомый звон посуды, показавшийся ему слаще благовеста.

— Ты, Шурик? — улыбающаяся Ирина выглянула в прихожую. — Вовремя пришел, ужин как раз горячий… Давай быстрее!

Упрашивать мужа дважды ей не пришлось, спустя пять минут он уже сидел за столом перед дымящейся тарелкой с котлетой и жареной картошкой. И взахлеб рассказывал Ирине Генриховне о визите Меркулова и деле, с которым тот пришел. То, что жена слушала его без особого внимания, а котлета по вкусу отдавала явным полуфабрикатом не лучшего качества, его не насторожило.

— Хочешь глянуть, каким наш Митрич в школе был? — Улыбнулся он и извлек из внутреннего кармана пиджака несколько снимков. — Во! Ир, смотри, вот он, самый лопоухий… Но взгляд уже прокурорский! Класс у них вообще видный получился: прокуроры, искусствоведы, дирижеры… Сплошная богема, одним словом. Только вот Николай и Гамза не успели…

— А этот погибший?… Мог успеть? Я имею в виду — выучиться? — рассеянно поинтересовалась Ирина, одновременно оглядывая кухню в поисках чего-то, ее интересовавшего.

— Да у него, считай, вторая жизнь началась — молодая жена, дочка, дела в гору…

Александр Борисович наконец почувствовал вкус еды и, с сомнением поглядев на котлету, отодвинул от себя тарелку. Во взгляде, который он перевел на Ирину, продолжавшую что-то искать по углам кухни, мелькнуло подозрение.

— Слушай, Ир… У меня пока ни одной готовой версии. Вечер свободный. Давай в ресторан, а? Вдвоем! В какой хочешь? Может, в тот уютный подвальчик? А можно вообще в кино пойти, как подростки — на последний ряд, с попкорном…

Ирина Генриховна повернулась к мужу, поглядев на него так, словно только что его заметила. Слегка улыбнувшись, как показалось Турецкому, снисходительно, пожала плечами:

— Шурик, я сегодня не могу.

— Почему? — Его удивление было искренним.

— Потому что Антон в данный момент эти самые ваши версии ищет…

— Он сегодня не допоздна работает, не надо! — моментально разозлившись, рявкнул Александр Борисович.

— Ну и что? — Ирина равнодушно глянула на мужа. — Все равно педагогика и Плетнев — две вещи несовместимые.

— Вечер и ресторан, похоже, с твоей точки зрения, тоже две вещи несовместимые? А ты, значит, все совмещаешь! Ты теперь не только психолог и детектив, ты еще и нянька и учительница! — вскипел Турецкий.

— У Васи по русскому тройка, по математике вообще кол получил. Он в классе новенький, ему тяжело. — Она посмотрела на мужа осуждающе. — Ребенку нужно помочь сделать уроки. Может, из него тоже прокурор получится, а ты…

— А что я? Что я?! Ну давай поругаемся! Вот, значит, я…

Но поругаться им, к великому сожалению Александра Борисовича, не удалось — помешал Иринин мобильник, разразившийся в этот момент звонкой трелью, и его жена, моментально включив связь, о возлюбленном муже тут же забыла, как и о только что начавшемся нелицеприятном разговоре с ним.

— Да! — она улыбнулась в трубку. — Да, я уже выхожу… Нет, что ты, никаких дел у меня сегодня нет, просто чуть задержалась… Уже еду!

Она наконец посмотрела, да еще и с укором, на онемевшего от бешенства Турецкого:

— Я буду часов в десять… Ну, в крайнем случае, в половине одиннадцатого. Пока!

После того как за Ириной Генриховной захлопнулась дверь, способность к какой-либо жизнедеятельности вернулась к ее мужу не сразу. И проявилась в форме, в общем-то для него не характерной. Яростно сплюнув, Александр Борисович схватил лежавший возле тарелки с успевшей подернуться жиром котлетой нож и со всего маху швырнул его на пол. Нож, как выяснилось, оказался довольно острым, а бросок профессиональным: некоторое время Турецкий злобно разглядывал воткнувшийся в пол, словно кинжал, ножик. Потом резко поднялся на ноги, поморщившись при этом от боли, и направился вон из кухни: мало того что котлета оказалась казенной и успела остыть, так и аппетит пропал напрочь.