Паранойя - Джозеф Файндер Страница 10

Вечером накануне собеседования в «Трионе» я зашел проведать отца. Обычно я заглядывал к нему раз в неделю — или чаще, если он просил. А просил он нередко, отчасти из-за одиночества (мама умерла шесть лет назад), отчасти оттого, что стал параноиком от стероидов, которые принимал, и подозревал сиделок в желании убить его. Поэтому отец никогда не звонил, чтобы просто поболтать, — он вечно жаловался, ныл и обвинял меня во всех грехах. У него пропало болеутоляющее, наверняка стащила Карин, сиделка; кислород, поставляемый фармацевтической компанией, паршивого качества; сиделка Ронда постоянно наступает на кислородный шланг, а когда вытаскивает трубки у него из носа, то чуть не обрывает уши.

Я с огромным трудом уговаривал сиделок остаться подольше — и это очень мягко сказано. Как правило, мало кому удавалось продержаться больше нескольких недель. Фрэнсис К. Кэссиди всегда имел несносный характер, сколько я его помню, а с возрастом так и вовсе озлобился. Он выкуривал две пачки сигарет в день и надсадно кашлял, страдая от бронхита. Поэтому неудивительно, что у него обнаружили эмфизему. А чего он ожидал? Да отец уже несколько лет не мог задуть свечи на праздничном торте в день рождения! Теперь эмфизема вступила в заключительную стадию, а значит, папаня протянет еще пару недель или месяцев. А может, и десять лет. Точнее никто сказать не мог.

К сожалению, заботы по уходу за отцом легли на мои плечи, поскольку я был его единственным отпрыском. Он по-прежнему жил на первом этаже в трехкомнатной квартире, где прошло мое детство, и после смерти матери не изменил там ничего — все тот же вечно барахливший холодильник старомодного золотистого цвета, просевший с одной стороны диван, пожелтелые от старости кружевные занавески на окнах. Отец не скопил никаких сбережений, а пенсию получал поистине жалкую; ему едва хватало на лекарства. Поэтому часть моего жалованья уходила на оплату квартиры и сиделок, а также прочие мелочи. Я никогда не ждал от него благодарности — и никогда ее не получал. Отец ни за что не попросил бы у меня денег, ни в жизнь! Мы оба делали вид, будто он живет на какую-то мифическую благотворительность.

Когда я пришел, он сидел в своем любимом кресле с трубками в носу (кислород ему требовался постоянно) напротив громадного телика — это теперь стало его основным занятием и еще одним поводом для жалоб. На экране мелькала какая-то информационно-рекламная передача.

— Привет, пап, — сказал я.

Он не ответил, завороженно глядя на экран, будто там показывали сцену в душе из «Психоза». Как же он похудел! Хотя грудь по-прежнему колесом, постриженные ежиком волосы совсем седые.

Оторвавшись наконец от экрана, отец глянул на меня и буркнул:

— Эта стерва уходит. Ты знаешь?

Стервой была очередная сиделка по имени Морин, довольно вспыльчивая ирландка лет пятидесяти с худощавым лицом и ядовито-рыжими крашеными волосами. Прихрамывая — у нее было что-то с бедром, — она прошла через гостиную с пластмассовым ведром, доверху полным белыми теннисками и боксерскими шортами, составлявшими львиную долю гардероба отца. Меня удивило только то, что она продержалась так долго. У отца стоял на столе рядом с креслом колокольчик, в который он звонил каждый раз, когда нуждался в помощи сиделки. Похоже, он нуждался в ней постоянно. Кислородные трубки то не работали как надо, то просто выпадали из ноздрей, то ему была нужна помощь, чтобы добраться до туалета и пописать. Время от времени отец требовал вывезти себя на «прогулку» в моторизованном инвалидном кресле, чтобы проехаться по торговому центру, поворчать по поводу панков и в очередной раз оскорбить сиделку. Он обвинял ее в том, что она крадет болеутоляющее. Такое любого нормального человека довело бы до белого каления, и Морин явно была уже на грани.

— Скажите ему, как вы меня обозвали! — потребовала она, поставив корзинку на диван.

— Бога ради! — отмахнулся отец. Говорил он короткими предложениями, поскольку все время задыхался. — Ты кладешь мне в кофе антифриз! Я чувствую. По телевизору это называют преступлением против седин. Убийством немощных.

— Пожелай я вас убить, я бы воспользовалась более сильным средством, чем антифриз, — огрызнулась Морин.

У нее был ярко выраженный ирландский акцент, не пропавший за двадцать с лишним лет, что Морин прожила здесь. Отец постоянно обвинял сиделок в том, что они пытаются его убить. Впрочем, даже если он был прав, кто посмел бы их осудить?

— Он обозвал меня таким словом!.. Я даже повторять не хочу.

— Черт побери! Я назвал ее шлюхой. Очень даже вежливое слово для нее. Она набросилась на меня! Я сижу тут, мать твою, прикованный трубками, а эта шлюха меня бьет!

— Я просто вырвала у него из рук сигарету, — объяснила Морин. — Он решил втихую курнуть, пока я стирала внизу белье. Как будто я запаха не почую! — Она посмотрела на меня. Один глаз у нее косил. — Ему запрещено курить! Не знаю, где он прячет сигареты, но я точно знаю, что он их прячет!

Отец торжествующе улыбнулся.

— Хотя какая разница? — буркнула она. — Я здесь последний день. Нет моих сил больше!

Публика в телешоу (нанятая за плату) восторженно заахала и разразилась овацией.