У всякой драмы свой финал - Валерий Пушной Страница 10

Нарлинская представила друзей:

— Вот, познакомьтесь, Глеб, это мои близкие друзья, я никому из них не отдаю предпочтения, ибо глупо отдавать предпочтение кому-то одному, когда одинаково дорожишь дружбой с каждым. Они все разные и как бы дополняют друг друга, в них много такого, чего нет во мне. И это, поверьте, очень ценно. Актеры такие особи, которым всегда нужно подпитываться чьей-то энергией. Нам всегда нужны новые ощущения и впечатления. Без этого нет актера. Мы все очень влюбчивы, но остываем тоже быстро, потому что когда иссякает источник твоего вдохновения, то, затухает огонь, который горит в душе. А без огня в груди не бывает актера. Актер без пламени — неудачник, пустое место в театре!

Глеб слушал ее молча, она говорила общими фразами, и это казалось скучным. Но она точно поняла его мысли, произнесла, как бы в оправдание:

— Нравится вам или не нравится, Глеб, но все, что я сказала, это целиком относится ко мне. Я такая и другой не могу быть.

И тут вперед выступил Ватюшков, протягивая руку для пожатия:

— Да, она у нас такая, и за это мы все очень любим ее, Глеб. Простите за фамильярность, ведь мы с вами еще незнакомы. Разрешите представиться, Ватюшков Андрей Петрович, по роду театральных занятий я зритель, такой же, каких тысячи в нашем городе, такой же, как и вы, наверно. Ничего не мозгую в театральном искусстве, да мне этого и не надо, достаточно понимать, о чем идет пьеса и как ее играют актеры. Ева Нарлинская, это наша восходящая звезда, и если многие еще этого не разумеют, то скоро убедятся, что сильно недооценивали ее. Скоро она затмит многих столичных.

Глеб тоже мало смыслил в театральном искусстве, но понимал, что для того, чтобы затмить столичных актеров, надо жить и выступать в столице, так что воспринял слова Ватюшкова как обыкновенный дифирамб в адрес Нарлинской, чтобы поддерживать ее веру в собственные способности и в собственную исключительность. Вместе с тем, он обратил внимание, что Ватюшков ни слова не произнес о роде своих занятий. Ева также не обмолвилась на эту тему ни единым словечком. Впрочем, для него это абсолютно не имело значения, ведь не его же они друзья и он не собирался заводить с ними дружбу. Встреча с ними, может быть, первая и последняя, у него другая цель, и скоро он забудет их имена.

Ватюшков был в той же одежде, в какой появлялся в гримерной у Евы. Он крепко пожал Глебу руку, и тот отметил, что ладонь у него была жесткая и широкая. Его вид заставлял собеседника чувствовать себя как бы на ступень ниже. Был некой защитной маской, сквозь которую приходилось прорываться, чтобы увидеть истинное лицо. Но истинное лицо Ватюшков не очень хотел открывать, и потому сильно щурился, как будто ему требовались очки, и сильно растягивал губы в воображаемой улыбке.

Сказав несколько комплиментов Ольге, с любопытством окинув ее с ног до головы, задерживая взгляд на лице, на груди, на бедрах и ногах, и, давая глазами понять, что в ней он находит нечто этакое, что могло бы зацепить его, отошел от Корозова.

За Ватюшковым перед Глебом возникло лицо другого мужчины, который сопровождал Нарлинскую. Выглядел он несколько вычурно: модная прическа, хорошо уложенные волосы, на шее легкая косынка, свернутая шарфиком, пиджак приталенный, из нагрудного кармана торчит цветок ромашка, туфли новые. И все это в разных не очень сочетающихся тонах.

Ева уважительно представила его Корозову и Ольге, взяв под локоть:

— А это, Глеб, познакомьтесь, мой зонтик от любого дождя. Он поверил в меня и заставил других обратить внимание на мой талант. У него вообще нет отрицательных качеств, он весь соткан из положительных свойств. Я ему очень обязана, и я стараюсь нести свою обязанность так, чтобы не разочаровать его.

Однако что это была за обязанность, которую старательно несла Нарлинская, Ева не расшифровала, и Корозов так и остался в неведении. Но отметил, что на этот раз Нарлинская не говорила много о себе, она все больше старалась произносить хвалебных слов в адрес спутника:

— В нем заложен исключительный талант понимать мою душу, — продолжала говорить Ева. — Он видит ее насквозь. Я подчас еще сама не могу разобраться в том, что я могу и как могу сыграть на сцене, а он открывает передо мной двери и показывает путь к успеху, он объясняет мне, как я должна пройти по этой дорожке и никуда не сворачивать. Я слушаюсь его, как верная почитательница его гения.

Глеб смотрел на человека, который стоял перед ним и спокойно выслушивал все, что произносила Ева. Корозов полагал, что на месте этого человека он давно бы остановил Нарлинскую, и сам вступил в разговор. Но тот удовлетворенно дождался, когда она выльет весь запас слов о его гениальности, и только после этого театрально протянул Глебу руку. Его рука отличалась от руки Ватюшкова разительно. Она была мягкой, словно без костей и могла легко, как щупальца, выскользнуть из ладони Глеба. И чем сильнее ее сжимал Корозов, тем меньше ее оставалось в его ладони.

Друг Евы был и моложавым и староватым одновременно, сразу определить хотя бы примерно, какого он возраста, было невозможно. Голос его был тихим, но проникал, как ни странно, глубоко:

— Не слушайте все, что она вам наговорила обо мне, Глеб. Все это ее фантазии. Она у нас известная фантазерка, иногда такое нафантазирует, хоть стой, хоть падай. Мы все уже привыкли к ней, а для вас это может показаться странным, она все преувеличивает. Я обыкновенный, как и все, но если она блистает, я и говорю, что она блистает, а если бы она была иной, я бы ничего не сказал.

Глеб чуть наклонил голову, словно ответил, что он понимает своего собеседника и восторгается актрисой, которая сейчас украшает всю их компанию.

Человек произнес свои слова, как будто написанные для него в сценарии и уже хотел отойти, как вдруг спохватился:

— Я же не представился, Глеб. Дорчаков Антон Антонович. Главный режиссер театра, в котором блистает Ева Нарлинская, — подошел к Ольге, поцеловал ей руку, внимательно посмотрел на нее и произнес, глянув на Глеба и не выпуская ладони Ольги. — А она у вас прелесть. Прелесть. Прелесть. Она бы тоже могла блистать в нашем театре, если бы не было Евы.

Чувствуя, как щупальца Дорчакова легонько поглаживала ее пальцы, Ольга улыбнулась и удивилась, как он тонко умеет льстить.

Женщинам нравится такая лесть. Особенно, когда у них внезапно обнаруживают таланты, каких на самом деле может вовсе не быть. Психолог. Интересно скольким женщинам в своей жизни он говорил подобные слова? Наверно, многим, и, возможно, даже очень многим.

— Я не вижу в себе такого таланта, — сказала она в ответ.

Дорчаков с удивлением перевел взгляд на нее и мягко произнес:

— Разве я что-нибудь говорил о таланте? Чтобы блистать, — усмехнулся он, — не обязательно иметь талант, надо иметь совершенно другие данные, и у вас они есть. Ольга не стала уточнять, о каких данных говорил Дорчаков. А тот, прежде чем отойти от нее, добавил полушепотом, приблизившись к уху:

— Для того чтобы в театре мгновенно стать примой, надо мгновенно стать близкой главному режиссеру.