Адвокат амазонки - Наталья Борохова Страница 10

– Расслабься, приятель, – сказал мне заведующий, хлопнув меня по плечу, – это наши особые клиенты.

Я остался стоять как вкопанный. Меня тогда поразило лицо Вероники. Оно казалось необычным, очень чувственным, с мягким, хорошо очерченным ртом и великолепными шоколадными глазами. В них едва можно было заметить напряженность. Женщина улыбалась, снисходительно позволяя заведующему распахнуть перед ней дверь отдельной палаты. В тот момент меня подозвала пациентка, и я потерял пару из виду на целый час. К моему удивлению, после того как я освободился, мужчина в светлом плаще еще не покинул пределы палаты. Правда, теперь он расхаживал по ней в хорошо подогнанном костюме с галстуком.

– Эй, голубчик, – подозвал он меня, поманив пальцем. Я нерешительно сделал шаг к нему навстречу. – Где тут у вас можно набрать воды?

Прежде чем я успел что-нибудь возразить, он сунул мне в руки вазу. Вероника обратила на меня внимание.

– Ярослав, ты бесцеремонен, – сказала она. – Врачи не должны бегать за водой.

– С чего ты взяла, что он врач? – удивился тот, кого назвали Ярославом. – Наверняка это студент академии.

– Нет, я – врач, – сказал я, не отрывая глаз от прекрасных глаз Вероники. – Но мне нетрудно, я принесу воду.

– Вот видишь, как все славно получается, – сказал напыщенно мужчина, которого я мысленно уже сравнил с павлином. Жаль, что у него сзади не было хвоста. – Говорю тебе, Ника, ты пробудешь здесь неделю, а потом тебя выпишут, а к августу, когда ты поправишься, мы уедем в Ниццу. Отель «Негреско», из окон которого видно Средиземное море. Это как раз то, о чем ты мечтала.

Я спросил себя, не перепутали ли они отделение. Быть может, даме должны вырезать аппендицит? Пара уютно расположилась за столом. В углу уже вовсю кипел чайник. Вазочка была заполнена печеньем.

Я отловил заведующего за обедом.

– Кто она? – спросил я, полагая, что он знает, о ком идет речь.

– Актриса, – сказал тот, поглощая первое. – В кино снималась.

– А у нее что, рак?!

– Нет, пупочная грыжа, – вяло огрызнулся заведующий, щедро посыпая рассольник перцем. – Конечно, рак, этакий ты чудак. Рак груди. Через два дня будем резать.

Я был ошеломлен. Страшный диагноз казался несовместимым с образом этой пышущей здоровьем и красотой женщиной. Но больше всего меня поразило легкомысленное отношение влюбленной парочки к жестокой болезни, так, что я даже почувствовал раздражение. «Они что думают? Мы здесь ерундой занимаемся? Лазурный Берег, Ницца, черт побери!»

Меня, как магнитом, тянуло к палате актрисы, хотя, собственно говоря, мне там делать было нечего. Лечащим врачом Вероники был заведующий, у которого нюх на деньги был развит сильнее, чем у охотничьей собаки на дичь. Но я частенько заглядывал к ней, спрашивая, не нуждается ли она в чем-нибудь, есть ли у нее жалобы. Но все, что нужно, у нее всегда было, а жаловаться она не любила. Я ловил себя на странных мыслях. Мне хотелось увидеть ее не безупречно светской, скучающей, а взволнованной, бледной – словом, такой, какими мы, врачи, привыкли видеть своих пациентов. Мне хотелось, чтобы она обратилась ко мне за помощью, попросила меня хотя бы о пустяке. Но она читала книжку или смотрела в окно, а мою заботу воспринимала как само собой разумеющееся. Так, должно быть, она себя вела по отношению к суетливым официантам, собственной портнихе или к девушкам-моделям своего агентства.

После операции она пришла в себя ближе к вечеру. Был ослепительно-яркий майский день, но в ее палате царил полумрак из-за наглухо задвинутых штор. В углу на стуле, прислонившись головой к стене, дремала медсестра. Увидев меня, она испуганно вздрогнула. Я кивком головы отпустил ее. Она какое-то время помедлила, видимо, выполняя строгий наказ заведующего не оставлять пациентку. Но, в конце концов, я тоже был врачом. Она ушла, а я, оставшись один с Вероникой, начал изучать обстановку. Сейчас это можно было делать без помех.

Сначала мое внимание привлек снимок в кожаной рамке, на котором была изображена смеющаяся Вероника, бегущая по берегу моря с тем самым типом, с которым я видел ее в первый день ее пребывания у нас. Конечно, там он был не в светлом плаще, а в коротких спортивных шортах и белой майке. Вероника хохотала, протягивая мужчине на бегу свою руку. Ветер путался в ее растрепанных волосах, и на щеках блестели брызги воды. Она была чудо как хороша.

Должно быть, эта фотография была дорога ей как память, если она поставила ее у себя в изголовье, туда, куда обычно больные ставят иконы и лампадки. Но и здесь Вероника была не такой, как все. Никаких молитв, свечей, брошюр религиозного содержания. Только маленький томик стихов, пара изящных кружек на блюде и футляр для очков. Я взглянул на нее и невольно отшатнулся. Я был уверен, что она находится в забытьи. Но Вероника следила за мной своими огромными шоколадными глазами. Должно быть, ей было больно, но ни словом, ни взглядом она не выражала страдание. В ее глазах был только вопрос.

– Ярослав, – прошептала она еле слышно. – Где Ярослав?

Должно быть, Ярославом звали того мужчину на снимке, которого я для себя окрестил павлином. Я не имел ни малейшего представления, где он сейчас находится.

– Ярослав?! Он спрашивал обо мне?

Я чувствовал себя идиотом.

– Не могу сказать. Я здесь совсем недавно.

Хорошо, что она не спрашивает, зачем я беру в руки ее вещи. Долго ли она следила за мной?

– Я – дежурный врач, – пояснил я, чтобы хоть как-нибудь оправдать свое пребывание в ее палате. – Если у вас есть жалобы...

– Нет, все прекрасно, – еле шевеля запекшимися губами, произнесла она. – Я хочу спать. Разбудите меня, если придет Ярослав...

Но Ярослав не пришел ни в шесть, ни в семь. Я даже спросил у сестер, не оставлял ли кто сообщение для Вероники. Но павлин не объявлялся, словно ему не было никакого дела до того, как прошла операция. Черт знает, но я его ждал уже ничуть не меньше Вероники.

– Он пришел? – спрашивала она каждый раз, когда я появлялся в палате.

– Он звонил, – врал я, не в силах выдержать настойчивый взгляд ее карих глаз. – Он задерживается. Кажется, у него аврал на работе.

– Аврал? – удивлялась она. На завтра было девятое мая, и народ сбегал с работы пораньше. Этот сукин сын мог бы быть расторопнее. Я был зол на него. Никакая работа не могла оправдать его отсутствия у постели больной в этот страшный для нее день.

Он появился уже около одиннадцати, и самое странное, что его пропустили. Но для этой парочки правила больничного распорядка были не писаны. Мужчина выглядел блестяще: в светлом костюме и бежевых туфлях, он тащил за собой запах дорогого парфюма. Он отнюдь не выглядел бледным и расстроенным, а в качестве оправдания нес в руках букет белых лилий.

– Ника, дорогая, прости меня. Я припозднился на работе, – начал рассыпаться он в извинениях. Даже не посмотрев на меня, он уже протянул мне вазу с поблекшими розами. – Это можно выбросить и налить свежей воды. Ника, девочка моя, как ты себя чувствуешь?