Переплетения - Зигмунт Милошевский Страница 10

Предупреждена об ответственности по статье 233 УК, дает показания в следующем:

С Хенриком Теляком я познакомилась в прошлое воскресенье в кабинете психотерапевта Цезария Рудского, там же познакомилась с Эузебиушем Каимом и Барбарой Ярчик. Мы должны были вчетвером провести два дня в монастыре на Лазенковской, принимая участие в групповой терапии, называемой терапией расстановок. Я никогда прежде не встречала никого из этой группы, знала только Цезария Рудского, к которому приходила в течение полугода на индивидуальное лечение, обычно раз в неделю.

Мы все встретились в пятницу, 3 июня, после полудня, вместе поужинали и рано отправились спать. Никаких терапевтических занятий не было. Требовалось только хорошенько выспаться. На следующий день после завтрака состоялся терапевтический сеанс пана Каима. Я играла в расстановке роль бывшей жены пана Каима, и это было для меня печально, потому что я чувствовала себя нелюбимой. Пан Теляк играл роль отца пана Каима, а пани Ярчик – его матери. Пан Теляк в этой расстановке как бы отодвинут в сторону, как и подлинный отец пана Каима в его семье. Поэтому я не испытывала никаких чувств по отношению к нему. После перерыва на обед состоялся сеанс пана Теляка. Пани Ярчик играла роль его жены, пан Каим – его сына, а я – его дочери, совершившей самоубийство два года назад, в возрасте пятнадцати лет. Это было ужасно печально и угнетающе. Я почувствовала себя так плохо, что самой захотелось совершить суицид. Во время расстановки выяснялись гнетущие вещи, но я не могу сказать, были ли они в действительности. Они должны были быть гнетущими прежде всего для пана Теляка, потому что все говорили, что его не любят, а я даже призналась, что из-за него совершила самоубийство. Это было страшно. Пришлось прервать сеанс, потому что пани Ярчик потеряла сознание. Примерно в 20.00. Около 20.30 я пошла в свою комнату. До этого я была на кухне: зашла, чтобы поесть и выпить чаю. Шла по коридору вместе с паном Теляком, комната которого находилась рядом с моей. Видела, как он входит внутрь, после этого я уже не выходила. Ко мне никто не заходил. Я не слышала, чтобы кто-нибудь из жильцов других комнат выходил либо ходил по коридору. Терапия меня вымотала, и около 21.30 я уже спала. Утром будильник зазвонил за полчаса до завтрака, в 8.30. Помню, я пожалела о том, что у меня в комнате нет душа. За завтраком мы немного разговаривали. Пан Рудский рассказал сказку и попросил, чтобы мы не разговаривали о вчерашних событиях. Мы забеспокоились, что за столом нет пана Теляка. Пан Рудский пошел его позвать, но сразу вернулся и сказал, что пан Теляк убежал и что такое бывает. Я не заметила, чтобы за завтраком кто-нибудь вел себя странно или необычно. Около 9.30 я пошла отдохнуть в свою комнату. Около 10.00 раздался крик пани Ярчик. Я побежала в зал и увидела тело пана Теляка. Меня стошнило, и я вышла оттуда, а потом так и не вернулась. Возле тела оставались пани Ярчик и пан Каим, а когда я выходила, разминулась с паном Рудским, бежавшим в зал.

Хочу добавить, что как в субботу вечером, так и за завтраком мы разговаривали очень мало, таковы правила терапии. Поэтому я не имела возможности познакомиться ближе с паном Теляком.

Это все, что я могу сообщить по данному делу. Подписываю протокол, полностью соответствующий моим показаниям.

Ханна Квятковская подписала каждую страницу протокола и отдала его Шацкому. Кузнецов ему говорил, что та была в сильном расстройстве, а так вполне ничего. Это правда. У Ханны Квятковской было красивое умное лицо, а нос с легкой горбинкой добавлял привлекательности и аристократического очарования. Через двадцать лет она будет выглядеть, как довоенная графиня. Гладкие волосы цвета «польской мыши» достигали плеч, их кончики закручивались наружу. И хотя никакой дом моделей не пригласил бы ее для рекламы женского белья на скачках, многие мужчины охотно рассмотрели бы с близкого расстояния ее пропорциональное и аппетитное тело. Другое дело, скольких из них не отпугнул бы ее бегающий взгляд. Шацкого – наверняка.

– Как, это все? – спросила она. – Мы ведь столько разговаривали.

– Я прокурор, а не писатель, – ответил Шацкий. – Не умею передавать все нюансы в протоколе, да это и не нужно. Впечатления и тонкости важны для меня настолько, насколько позволяют установить новые факты.

– Это как с моими учениками. Важны не впечатления, которое они производят, а их знания.

– Всегда?

– Я стараюсь, – был ответ. Она улыбнулась, но была так напряжена, что улыбка превратилась в гримасу.

Шацкий глядел на нее и размышлял, в состоянии ли она кого-нибудь убить. Если да, именно так – схватить вертел, ударить, случайно попасть. Доля истерики, доля паники, доля случая. Он видел, как эта женщина старается держать фасон, но у него создалось впечатление, что даже воздух в комнате вибрирует от ее разгулявшихся нервов.

– У вас в школе сейчас трудный период, – начал он, чтобы иметь возможность еще немного понаблюдать за ней в ходе нейтрального разговора.

– Конечно, вы же знаете, конец года. Все приходят, просят изменить оценки, три с плюсом на четыре с минусом, еще раз написать контрольную, и так далее. О проведении настоящих уроков говорить не приходится. До следующей пятницы мы должны выставить все оценки, так что осталось две недели безумия.

– Я живу недалеко от гимназии, где вы работаете.

– В самом деле? Где?

– На Бурдзиньского.

– Действительно, это в двух кварталах. Вам там нравится?

– Не очень.

Она наклонилась к нему, как бы желая поделиться постыдной тайной, и сказала:

– Мне тоже. А эти дети! Боже мой, иной раз чувствуешь себя в исправительном заведении или сумасшедшем доме. Нервы в лохмотьях. Не поймите меня превратно, они – славные ребятки, но зачем пускать ракеты в коридоре? Я этого не понимаю. А шутки о пенисах? Ведь им по тринадцать лет. Иногда даже стыдно становится. Недавно – вы не поверите – я получила СМС от одной ученицы, что та влюбилась в ксендза и может с собой что-нибудь сделать. Я вам покажу. Может, это дело прокурора?

Она начала рыться в сумочке в поисках телефона, а Шацкий пожалел, что раскрутил нейтральную тему. Разве так вела бы себя убийца? Не захотелось бы ей поскорее убраться отсюда, вместо того чтобы показывать СМС? Можно ли так хорошо сыграть эту роль?

Она подала ему телефон:

«ДолжнаКомуНибудьПризнатьсяЛюблюКсендза-МаркаНеМогуЖитьПомогите».

– Без подписи, – прокомментировал он.

Она махнула рукой. Чувствовала себя все более свободно.

– Ну да, но я узнала, кто это, доброжелатели донесли. Сама не знаю. Может, это все же не дело для прокурора?

– А как вы думаете, кто из вашей группы убил пана Хенрика?

Она окаменела.

– Конечно, никто. Вы, надеюсь, не воображаете, что один из нас – убийца?

– А пани ручается за людей, с которыми едва знакома?

Она скрестила руки на груди. Шацкий, подобно василиску, не сводил взгляд с ее глаз. У нее был тик, правое веко ритмично дергалось.