Женщина в "Восточном экспрессе" - Люси Эшфорд

Август 1963 года

Он пришел со стороны реки, прокрался в мой сад тайком.

Я сижу в роще камелий, жду заката, наблюдаю за ловцами устриц и пытаюсь придумать, кто убьет майора Пэлгрейва ^[1]. Легкий плеск прилива убаюкивает, и я не вижу, как к причалу направляется лодка.

– Миссис Кристи? – На мое лицо падает тень.

– Кто здесь?!

Я открываю глаза и наклоняюсь вперед. Солнце светит ему в спину, трудно различить черты лица. Мы знакомы?.. Высокий, стройный, грива темных волос. На нем теннисные шорты, ноги в блестящих капельках воды.

Он протягивает руку, делает шаг вперед. Из-за его спины вырывается солнце, яркий свет бьет по глазам. Я моргаю, стараясь прогнать зеленые круги, а он, запинаясь, произносит свою фамилию. От нее пахнет турецкими сигаретами и горячим ветром пустыни.

– Простите, что врываюсь вот так, без приглашения. – Голос мягкий, словно у врача, который сообщает плохие новости. – Мне нужно с вами поговорить. Вы – единственная, кто в силах помочь.

Я молчу. Ловцы устриц перекликаются друг с другом, мелодичные звуки отражаются от воды. Он пришел за сюжетом, о котором я обещала никогда не писать. Эта история началась более тридцати лет назад в «Восточном экспрессе», направляющемся в Багдад.

Надо что-то ответить, как-то выпутаться… Понимает ли он, что нарушает границы частной территории, спрашиваю я. Опускаю глаза на кусочек травы, разделяющей нас. Понятия не имею, о чем он вообще!

Звучит неубедительно – это слышу даже я.

Он уже знает достаточно, раз нашел меня и пробрался в мой сад. Стоит ли рассказывать? Должна ли я хранить тайну человека, который давно умер?

– У меня есть фотография.

Он лезет в рюкзак, свисающий с плеча, и протягивает мне вещдок № 1: моя собственная персона тридцатилетней давности, когда у меня еще имелась талия и можно было безо всякого стыда купаться в шелковой рубашке и двух парах белья. Я улыбаюсь из-под нависающих листьев пальмы, одной рукой обнимаю Кэтрин; та смотрит прямо в камеру тем же смелым, лукавым взглядом, каким одарила меня в первую встречу. Мы целомудренно завернулись в полотенца, но мокрые, прилизанные волосы выдают тот факт, что мы вылезли на берег Евфрата; самой реки на снимке не видно, она слева от меня.

Я переворачиваю фотографию. Мелким, безупречным почерком Кэтрин выведены дата, декабрь 1928, и подпись: «Мы с Агатой в Месопотамии». Вновь переворачиваю и вглядываюсь в снимок. В ушах начинает звенеть – резко поднялось давление.

– Вы помните?.. – В голосе мужчины звучит легкая тревога: боится, что от старости у меня мозги размякли. Наверняка видел, как я сплю с открытым ртом. На этом можно сыграть: сочинить каких-нибудь небылиц о моих путешествиях по Ближнему Востоку. На самом деле я помню тот декабрьский полдень так ясно, как будто это было вчера. Потрясение, испытанное тогда, до сих пор со мной, несмотря на прошедшие десятилетия. Дерзкий взгляд Кэтрин словно бросает мне вызов: говорить правду, только правду и ничего, кроме правды.

– Когда вы узнали?

Я возвращаю фотографию.

– Несколько месяцев назад. Я вам писал, но вы не ответили.

Я качаю головой.

– Извините… Я получаю много писем. Моя помощница…

– Мне обязательно нужно с вами поговорить. Вы же понимаете, правда? – Он медлит, кусает губу. – Позвольте, я присяду?

Я перевожу дыхание. Надо выиграть время.

– Пойдемте в дом. Хотите чаю?

Я беру палку и поднимаюсь с деревянной скамьи, однако он снова лезет в рюкзак.

– Вот еще одна, хотя там значатся только дата и место. Я подумал – может, вы… – Он умолкает и протягивает мне снимок, болезненно морщась, словно не в силах на него смотреть.

Фотография истрепалась от времени, правый уголок загнут, черно-белые тона вылиняли до сепии. Надпись на кромке тоже выцвела:

Лидо, Венеция – апрель 1928 года

На снимке группа мужчин и женщин: молодые, загорелые, позируют на камеру: стоят полукругом, тесно, касаясь руками и ногами. Нэнси – в центре, слева; темные кудри наполовину скрывает полосатый берет. Напряженный взгляд не вяжется с легким курортным нарядом: льняные брюки и блузка. Она выглядит совсем крошечной возле мускулистого парня справа: он держит ее за руку, а другой рукой обнимает улыбающуюся женщину в кимоно. В самом конце полукруга, справа – мужчина в узорчатом махровом халате и парусиновых туфлях с пряжками. Он оглядывается назад, на своих друзей – такой высокий, что смотрит поверх голов. Красивое лицо, однако во взгляде и линии губ есть нечто властное, почти жестокое. Может быть, это всего лишь игра света; кажется, он смотрит на Нэнси.

– Вы их знаете?

Я могла бы все отрицать. Меня вообще нет на этой фотографии; весной 1928 года я находилась за сотни миль, в Лондоне, выставляла себя на посмешище в суде. Хотя я закрываю глаза, это лицо – единственное – остается гореть под веками. Даже сейчас, столько лет спустя, боль пронзает осколками разбитого стекла.

– Вы узнали кого-нибудь?

Я уже и так выдала себя – он почувствует ложь. Но если признаваться, то до конца. Смогу ли я?

– Пожалуйста! – Он берет меня за руку – мягко, без нажима. – Расскажите мне правду, хоть самую малость! Понимаете, из семьи никого не осталось – никого, кто знает.

Ты должна ему рассказать.

Чей это голос? Не Кэтрин и не Нэнси. Голос мужской: тот самый, что я пыталась забыть много лет назад, когда впервые села в «Восточный экспресс».

Кажется, была сестра. А может, и брат. Нельзя лишать его семьи! Вспомни, как это повлияло на Розалинду!

Ловко, ничего не скажешь – взывать к совести, используя родную дочь!

Я поворачиваюсь и направляюсь к дому, поманив за собой незваного гостя; он быстро догоняет и пристраивается рядом. Его улыбка растопит любое женское сердце.

У меня есть примерно десять минут, чтобы принять решение.