Выбери себе смерть - Чингиз Абдуллаев

Он сидел на скамейке, по-стариковски уронив руки, итерпеливо ждал. Ему были неинтересны эти звонкие детские голоса вокруг, суетаспешащих куда-то людей, урчание машин и скрежет тормозов. Он не замечализумительного весеннего утра, когда солнце только пытается согреть окружающиймир. Он сидел один, словно отрезанный от всего мира, пребывая в том самомсостоянии, в котором находятся практически все люди, когда они не пытаютсячто-то изобразить или кем-то притвориться.

Все было ясно. В этом мире он был уже лишний. Он не понимали не принимал происходивших вокруг перемен. Сначала отменили его партию. Простоутром один президент предложил это сделать другому. И партию закрыли, какзакрывают какое-то учреждение по борьбе с крысами, когда угроза миновала. Это былстрашный удар. Представить себе жизнь вне партии он не мог. Это было хужесамоубийства, ибо с потерей партии он терял основной нравственный стержень —тот самый, на котором держались все его убеждения и ценности. Затем, черезнесколько месяцев, прекратил свое существование Советский Союз. Ужеподготовленный к этому событиями последних дней, он плакал всю ночь, непонимая, как теперь будет жить. Прекратила существование та самая страна, воимя которой он, собственно, и жил. Во имя этой великой страны он трижды былранен, еще несколько раз был на волосок от смерти, но костлявая щадила его,словно зная, что в конце жизни он тысячекратно пожалеет о своем везении. Во имяэтой страны он отдал все: свою семью, распавшуюся в результате егомногочисленных командировок, своих друзей, не понимавших его фанатизма ицелеустремленности, свою любовь, когда он отказался от женитьбы на Нине, ужезная, что его ждет командировка в Аргентину. Он отдал этой стране все: своюжизнь, свою молодость, даже свои мысли. И теперь этой страны больше не было.Даже когда в семьдесят пятом его избивали в Кельне фашиствующие молодчики,когда он попытался вступиться за женщину, боль была не такой страшной. Там быладрака, и, даже когда его свалили пятеро, была надежда. Даже когда ему переломалиребра, была надежда. Даже когда он потерял сознание, была надежда. Надежда нато, что все это кончится. Теперь не оставалось ничего. Не было никакой надежды,а это оказалось самым страшным в его жизни.

Он не стал вступать в новые, наспех сколачиваемые партиикоммунистов, его не прельщали идеологи нового рабочего и большевистскогодвижения. В душе у него растоптали костер, огонь которого поддерживал его всеэти годы, и уже не оставалось никаких иллюзий.

Когда два месяца назад он впервые встретился с этимобожженным полковником, он уже тогда все понял и рассчитал. Шансов не былоникаких, и только поэтому он согласился работать. И удача, и неудача одинаковогарантировали верную смерть, ибо носителей таких секретов в живых не оставляютни при каких обстоятельствах. Он это прекрасно знал, ибо умел просчитыватьварианты. Оставалось покорно плыть по течению. Два месяца напряженной работы,когда приходилось вспоминать десятки имен, названий улиц, городов теперь уженезависимых стран. Два месяца работы, во время которой боль и ненависть чутьостыли, продолжая терзать душу где-то глубоко внутри. Как настоящийпрофессионал, он представлял, для чего «они» затеяли все это. И радовался. Этабыла первая радость, которую он испытывал после развала СССР и КПСС, это была нечаяннаярадость, словно судьба решила подарить ему напоследок ту самую надежду, ототсутствия которой он так страдал.

Теперь все было кончено. Из него выжали все, что могли.Теперь оставалось только умереть. Он не знал, где это произойдет и какимобразом. Но он не боялся. Более того, даже мечтал о мученической смерти, словноэто могло послужить еще большему оправданию «их» действий.

Свидание в парке ему назначили еще вчера. После пятидневногомолчания. Очевидно, там, на высшем уровне, принималось решение о его судьбе.Наверное, вспомнили и его награды, и его заслуги. Долго колебались. Онусмехнулся: это было так на них похоже. Каждый раз, убирая своего человека, онидолго и нудно доказывали друг другу необходимость этого тяжелого решения. Оноднажды видел, как, стыдливо пряча друг от друга глаза, они принимали решение.Речь шла тогда о ликвидации Вали, его самого близкого и, пожалуй, единственногодруга. Ликвидацию поручили ему как наиболее доверенному лицу предполагаемойжертвы. В этом было что-то изуверское: исполнение всегда поручали самым близкимлюдям жертвы, словно еще раз проверяя их на крови ближнего. Ему было трудно,очень трудно. Но он знал, что машина запущена и остановить ее невозможно. Еслион не сумеет ликвидировать агента, то следующий за ним по пятам еще один убийцауберет их обоих. Альтернативы в таких вопросах не бывало никогда. Он все сделалтогда чисто. Валя пошел купаться, а он подсыпал ему в стакан того самого белогопорошка, после которого любой патологоанатом с уверенностью констатировалсмерть от сердечного приступа. Валя, вернувшийся из ванной, тогда как-тостранно посмотрел на него, словно догадываясь о его истинной роли. Но ничего несказал, даже если догадывался. Валя был настоящим профессионалом. Просто взялстакан, чуть помедлил и, посмотрев другу в глаза, громко сказал: «Твоездоровье». Выпил все, до последнего глотка…

На похороны он не пошел. Это было нарушением правил, но,кажется, его поняли и милостиво извинили. Хотя наверняка где-то в его личномделе психолог сделал отметку о некоторой психологической или психическойнеуравновешенности. Ибо в традициях их учреждения обязательным было присутствиена похоронах своего лучшего друга, убитого по твоему приказу или твоими руками.Это была самая омерзительная традиция, но она была, и ей полагалось следоватьнеукоснительно.

На дорожке, ведущей к его скамейке, показался тот самыйполковник. Сегодня он выглядел хуже обычного. Ему еще не было пятидесяти, и егоеще, очевидно, мучает совесть. Он вздохнул: работа есть работа, и лишние эмоцииздесь ни к чему. Полковник подошел к нему, сел на скамью, не здороваясь,закурил.

— Что-нибудь случилось? — ласково спросил он у полковника. —Мы не виделись уже столько дней.

— Да, — отрывисто сказал полковник, — просто мы ужезакончили работу.

— Я знаю, — кивнул старик, — это была славная работа.

— Да. — Полковник выдохнул сигаретный дым, словно собираясьсказать что-то важное. Как перед прыжком в воду.

— Не волнуйтесь, — вдруг мягко сказал старик, — я все знаю.

— Что? — немного испугался полковник. — Что вы знаете?

— Вернее, понимаю. Это ваша работа, и не нужно столькоэмоций. Вы просто привыкли ко мне за последние дни. А у профессионалов небывает друзей — только партнеры и враги. Больше никого. — Вы знаете, зачем япришел?