Улыбка химеры - Татьяна Степанова

Жизнь прожить — не поле перейти. Но в принципе это не смертельно. Прожить жизнь. Почти целиком. Не смертельнее, чем поставить в рулетку на два смежных номера, на чет или нечет, на красное или черное. Все зависит от Фортуны. Почти все...

Мысли о почти позабытом прошлом, смутные сомнения, горечь одиночества, яд несбывшихся надежд и незаслуженные обиды, острота переживаний и щемящая тоска, пепельная грусть детства и перламутровые призраки юности — все это точно слепой вихрь кружит вашу голову на закате жизни в один-единственный, видимо, специально предназначенный и для воспоминаний, и для терзаний о прошлом день в году — 5 января. День, отделяющий потухший костер Нового года от едва еще теплящейся лампады Рождества.

А может, во всем виновата метель? Та, что бросает в стекла вашей машины пригоршни колючего снега и воет на дороге, наметая по обочинам сугробы. Воет как стая оборотней, как ваша родня на Николо-Архангельском кладбище у гроба вашего сына ровно сорок дней назад...

— Валерий Викторович, десять ровно. Вы радио хотели послушать.

Глеб Китаев, сидевший за рулем, покосился в зеркало на своего шефа и работодателя Валерия Викторовича Салютова, устроившегося на заднем сиденье. Салютов не ответил, погруженный в свои мысли. Китаев включил магнитолу. Шефу полезно услышать, если радиокомментатор-всезнайка расскажет что-то новое по ЭТОМУ ДЕЛУ, прежде чем они приедут туда.

— А метель... Ну, прямо новогодняя, разыгралась. — Китаев кашлянул и умолк. Прибавил газа.

Да, метель... До окружной еще несколько километров. А сейчас будет речка Глинка и горбатый мост через нее. Рассказывают, что в 73-м летом здесь произошла автокатастрофа. В воду с моста сорвалась свадебная «Чайка». Молодожены, ехавшие в ней из загса, погибли. Искореженную, но все еще увитую разноцветными лентами, увенчанную кольцами «Чайку» достали краном. Достали и труп водителя. А вот тела жениха и невесты так и не нашли. Их, наверное, унесло течением. Рассказывали, что жених был местный, а невеста из соседнего района и расписывалась в загсе уже на седьмом месяце.

Похоронить их так и не смогли. И с тех пор нет-нет да поговаривали, что молодоженов видели на мосту зимними вьюжными ночами. На беременной новобрачной все еще было подвенечное платье и рваная фата из нейлоновых кружев.

Вот и сейчас... На мосту в снежной мгле что-то мелькнуло — белое, туманное, зыбкое. Снег ударил в стекло. Метель...

Валерий Викторович Салютов отвернулся от окна. Слушал новости по радио. И не понимал ни слова. Мысль о том, что та девчушка, так неудачно загремевшая с моста в далеком 73-м, расписывалась в загсе на седьмом месяце беременности, странно щекотала сердце. Точно теплый душ. Маленький хрупкий беременный призрак Рублевского шоссе. Привидение... Салютов часто думал о нем. Почти каждый раз, когда ехал из Москвы домой, а из дома в Москву. Думал об этой давней свадьбе, об удалом пьяном шофере, о целующихся на заднем сиденье разубранной лентами «Чайки» юных новобрачных, думал о выпуклом, обтянутом тесным белым платьем животе невесты, о еще неловких, но уже дерзко-отважных руках этого мальчика-жениха. Думал обо всем, кроме того, что скрывалось за словом «автокатастрофа». Потому что слово это с некоторых пор просто не задерживалось в его памяти. Все эти сорок дней оно ускользало от восприятия, улетучивалось как дым.

А может, все это только сон? Сон, что его сын умер? Погиб в такой же чертовой, проклятой, обозначаемой этим же самым непроизносимым обжигающим словом, которое не что иное, как скрежет металла, визг рушащихся тормозов, языки пламени, черные хлопья сажи, изорванные свадебные ленты, вспыхнувшая как факел, пропитанная бензином подвенечная фата...

— А все же зря вы отказались сначала проконсультироваться с Маклаковым. Он калач тертый, дурного не посоветует.

Салютов посмотрел на Китаева — подвенечная фата... О чем это он?

— Я говорю, Валерий Викторович, зря вы вчера ему не позвонили. Надо сразу было сказать о повестке...

И Салютов подумал: вот чудеса. С некоторых пор самые простые человеческие слова и поступки ему надо самому себе переводить на некий, еще более упрощенный язык, чтобы понять, чего именно от него хотят. Вот и сейчас он сам себе переводит: начальник его службы безопасности Глеб Китаев говорит о том, что зря он сразу не связался с адвокатом Маклаковым, получив вот эту самую повестку к следователю прокуратуры на сегодня, на 11.30.

Что-то Китаев сильно тревожится по поводу этой повестки. Переживает за него, Салютова? Переживает, что в такой день его шефа и работодателя будет долбать своими вопросами какой-то занюханный прокурорский буквоед? Кому приятно быть вызванным в прокуратуру по делу об умышленном убийстве 5 января, когда костер Нового года уже догорел и покрылся золой, а лампада приближающегося Рождества еще едва-едва теплится. В день, когда исполнилось ровно сорок дней со дня смерти сына Игоря, в день, когда...

Впрочем, Китаев вряд ли способен на подобное сочувствие. Он просто обеспокоен. Ведь это убийство действительно преогромная неприятность. И даже если все они ни сном ни духом к ней не причастны, все равно это может весьма печально аукнуться всему бизнесу в целом и, в частности, отразиться на судьбе «Красного мака».

Следующее замечание Китаева Салютов не услышал — машинально прочел по губам, когда тот повернулся. Машинально кивнул. Да, да, ты, Глебушка, прав, адвокату Маклакову следовало позвонить, спросить совета. А сам в это время думал о том, что...

Ах ты, боже мой, какие мысли переполняют вас 5 января, в день сороковин по погибшему сыну, в день, когда вас вызывают в прокуратуру на допрос по поводу убийства хорошо знакомого вам человека!

Салютов думал о разном. О том, что в бильярдном зале «Красного мака» сегодня меняют столы. Он остановил свой выбор на классических моделях русской пирамиды «Империи» и «Фаворите». Сегодня их доставят и начнут монтировать.

Одновременно он думал и о том, отчего это народная молва приписывает призракам и привидениям такую дурную славу? И действительно ли во вьюжные зимние ночи на мосту через Глинку может пригрезиться вставшая из гроба беременная невеста в рваной обгорелой фате? А еще он думал о Веронике-царевне, с которой провел всю сегодняшнюю трудную, бессонную ночь, которую просто физически не мог провести в стенах родного дома.

Вероника-царевна была дорогой валютной проституткой. Всю неделю до их свидания она загорала в солярии, и кожа ее приобрела нежные оливково-атласные тона. Он провел у нее всю ночь. И она, как всегда, была на высоте. Но вот за минет потребовала отдельную плату. И за повторный минет тоже. И он заплатил не торгуясь. Он никогда бы не унизился до того, чтобы торговаться с Вероникой-царевной.

* * *

Спустя четыре с половиной часа Салютов вышел из здания Генеральной прокуратуры. Миновал проходную, предъявив отмеченную следователем повестку дежурному милиционеру. Милиционер окинул его равнодушным взглядом и посторонился.