Гроб хрустальный - Сергей Юрьевич Кузнецов

На стене между третьим и четвертым этажом кто-то написал крупными печатными буквами: БУДУ ПАГИБАТЬ МАЛОДЫМ — и поставил жирный восклицательный знак.

"Хоть бы писать без ошибок научились", — думала Ольга Васильевна, тяжело поднимаясь в квартиру по лестнице. Лифт не работал. Впрочем, грех жаловаться — за последние месяцы это впервые. Вот у Маши в доме, каждую неделю поломка, а Маша ведь на три года старше, этой зимой юбилей отмечали, все восемьдесят. Кто бы мог подумать, когда они, молоденькие медсестры, познакомились осенью сорок первого, что обе доживут до таких лет. А ведь, почитай, больше полувека прошло, пятьдесят пять уже оттрубили. Впрочем, и осталось немного, что и говорить.

Погибать молодым — что за дурацкая идея! Молодой хорошо жить, а умирать лучше старой, когда все уже видела и ничего нового не ждешь. Точнее, ничего хорошего. Новое — оно всегда случается. Взять хотя бы перестройку с гласностью. Кто б о таком мог подумать еще лет пятнадцать назад! А ведь когда-то мечтала, что в старости, если до нее доживешь, не будет ни бедных, ни богатых, сплошной коммунизм — а получилось, что ни коммунизма, ни коммунистов, ни пенсии, зато богатых — сколько угодно.

Вот Илья, например. Три года назад всем жильцам коммуналки купил по двушке где-то в Митино, а сам въехал в 24-ую, прямо над Ольгой Васильевной. Что у него там творится — уму непостижимо! Вечно люди шастают, музыка играет, а дверь и не заперта. В этом Ольга Васильевна сама убедилась как-то раз. Сил уже не было шум терпеть, поднялась, хотела позвонить, а звонка-то и нет, одни провода торчат. Она постучала, но никто не услышал — не удивительно, при такой-то музыке. Ручку дернула, а дверь и открылась. Ольге Васильевне даже любопытно стало, что внутри — как там все обставлено. Люди говорят, у этих новых русских золотые даже унитазы.

Ничего золотого, правда, Ольга Васильевна не увидела. Обычная прихожая, на вешалке — несколько дюжин курток и пальто. Обои вроде бы те, что были, когда она заходила к Марье Николаевне за солью, а пол, пожалуй, грязнее, чем раньше.

В прихожую выходили три двери. Две закрыты, а из третьей бухала музыка, и доносились голоса. Ольга Васильевна замешкалась, не зная, как быть — идти дальше не хотелось. Мало ли что там у них, дело молодое, а она уж, слава богу, навидалась по телевизору, как они развлекаются. Водка, наркотики и этот самый, который теперь вместо любви. И в комнату не войдешь, и в передней стоять глупо.

По счастью, дверь открылась и на Ольгу Васильевну глянул из комнаты светловолосый парень. Он вынул изо рта беломорину, сунул ее в чью-то протянутую руку и, широко улыбнувшись, спросил:

— Вы к кому, бабушка?

Ольге Васильевне он понравился — говорил уважительно, папиросу убрал. Курил опять же не какое-нибудь «Мальборо», а свой, советский «Беломор», как и сама Ольга Васильевна, что бы врачи ей ни говорили.

— Я соседка ваша, из 20 квартиры, — сказала она. — Ночь уже, а вы шумите.