Глаза убийцы - Джон Сэндфорд

Карло Друз был прирожденным убийцей.

Он неторопливо шел по грязному тротуару с потрескавшимися неровными плитками и очень внимательно следил за происходящим вокруг. Позади, за углом, где он оставил машину, в холодном ночном воздухе висел запах сигарного дыма; пройдя еще футов сто, Друз ощутил аромат дезодоранта или дешевых духов. Из спальни на втором этаже доносилась песня группы «Мотли крю»: ее было прекрасно слышно здесь, на улице, значит, внутри она звучала оглушительно.

В двух кварталах впереди в освещенном окне появилась прозрачная тень кремового цвета. Друз некоторое время смотрел на окно, но за ним ничего не происходило. Тихо падал снег.

Друз мог убивать и при этом ничего не чувствовать, но он был совсем не глуп. Он соблюдал осторожность: провести остаток дней в тюрьме не входило в его планы. Друз медленно шел по тротуару, держа руки в карманах, — самый обычный мужчина, который вышел пройтись. Он наблюдал. Ловил ощущения. Шапочку он натянул на лоб, спрятал уши и нос в воротник лыжной куртки. Если ему встретится любитель ночных пробежек или человек, вышедший погулять с собакой, он заметит только его глаза.

С перекрестка Друз видел дом, в который направлялся, а за ним гараж. В переулке было безлюдно, никакого движения. Несколько мусорных контейнеров, похожих на пластмассовые поганки, ждали, когда их занесут внутрь. В четырех окнах на первом этаже нужного дома и в двух на втором горел свет. В гараже было темно.

Друз не стал оглядываться по сторонам — он был слишком хорошим актером. Вряд ли за ним наблюдает кто-то из соседей, но мало ли… Например, одинокий старик с льняной шалью на худых плечах стоит у окна. Этот образ возник перед мысленным взором Друза, и он подумал, что будет не лишним соблюдать осторожность: здесь жили люди с деньгами, а он был чужаком, разгуливающим в темноте. Любое подозрительное движение, словно фальшивая реплика на сцене, сразу бросится в глаза. А копы всего в минуте отсюда.

Спокойным шагом, стараясь не делать резких движений, Друз свернул в темноту переулка и зашагал к гаражу, который соединялся с домом застекленным проходом. Дверь в конце прохода почти никогда не запиралась; она вела прямо на кухню.

«Если ее не будет на кухне, значит, она в гостиной, смотрит телевизор», — сказал ему Беккер.

Он был в восторге, и его лицо пылало от удовольствия, которое Беккер даже не пытался скрывать. Он нарисовал план этажа на листке бумаги, вырванном из блокнота, и карандашом указал Друзу путь следования. Карандаш дрожал над бумагой, оставляя на ней извивающийся графитовый след.

«Господи, как бы я хотел пойти с тобой и все увидеть собственными глазами!»

Друз вытянул из кармана ключ на веревочке, которую привязал к петле на ремне, чтобы не потерять ключ, когда будет в доме. Он осторожно нажал на ручку двери левой рукой в перчатке. Заперто. Ключ помог справиться с этой проблемой. Друз закрыл за собой дверь и остановился в темноте, прислушиваясь. Какой-то шорох? Мышь на чердаке? Ветер, скользящий по черепице? Он ждал и слушал.

Друз был уродлив. В детстве он сильно обгорел. Порой ночами, полными ужаса, воспоминания сами собой возвращались в мучительных снах: он метался в постели, зная, что его ждет, и отчаянно боялся этого. Он просыпался в своей детской кроватке, весь охваченный огнем. Пламя лизало лицо и руки, точно жидкость, вливалось в нос, окутывало волосы. Мать пронзительно визжала, поливая его водой и молоком, а отец кричал и бессмысленно размахивал руками.

В больницу его отвезли только на следующий день. Мать всю ночь мазала его жиром, надеясь, что им не придется платить докторам, а он выл от боли. Утром, когда рассвело, они увидели, что стало с его носом, и поехали в больницу.

Мальчик провел в окружном госпитале четыре недели, отчаянно крича, когда сестры делали ему ванночки и снимали обгоревшую кожу, а врачи занимались пересадкой. Они добыли кожу с его бедер — все эти годы Друз помнил слово «добыли», которое застряло у него в памяти навсегда, — и залатали с ее помощью лицо.

После выписки он выглядел лучше, но ненамного. Черты лица казались смазанными, как будто на голову был надет невидимый нейлоновый чулок. Кожа выглядела не лучше, она вся состояла из сшитых между собой бесцветных кусочков бугристой ткани и напоминала поверхность набивного мяча. Нос тоже попытались поправить, доктора сделали все, что могли, но он получился слишком коротким, с торчащими вперед ноздрями, похожими на черные фары. Губы стали жесткими и тонкими и постоянно сохли. Сам того не замечая, он каждые две-три секунды облизывал их, высовывая наружу язык, словно ящерица.

Медики дали ему новое лицо, но глаза остались его собственными.

Они были черными и тусклыми, точно старая краска на глазах деревянного индейца, стоящего у входа в табачную лавку. Новые знакомые иногда думали, что он слепой, но это было не так. Глаза являлись зеркалом души, которой Друз лишился в ночь пожара.

В гараже было тихо. Никто не разговаривал, и телефон не звонил. Друз убрал ключ в карман брюк и достал из куртки алюминиевый четырехдюймовый фонарик-авторучку. В его узком луче он обошел машину и начал осторожно прокладывать себе путь среди беспорядка, царящего в помещении. Беккер предупредил его, что женщина помешана на садоводстве. Свободная половина гаража была завалена лопатами, вилами, шлангами, садовыми совками, красными глиняными горшками, целыми и битыми, мешками с удобрениями и брикетами торфа. Электрический культиватор стоял рядом с газонокосилкой и снегоочистителем. Здесь пахло бензином и землей, и эта смесь резких, сильных запахов вернула его в детство. Друз вырос на очень бедной ферме; он жил в трейлере, где стоял газовый баллон, рядом с курятником, а не в основном доме. Ему было все известно про огороды, старые машины, из которых течет масло, и вонь навоза.

Дверь между гаражом и застекленным проходом оказалась незапертой. Коридор шириной в шесть футов, как и гараж, был забит всяким хламом.

«Гараж у нее вместо весенней теплицы — обрати внимание на ящики с помидорами на южной стороне, они там повсюду. Используй фонарик, из кухни и гостиной свет не заметят. Проверь окна слева. Это кабинет, она может увидеть тебя оттуда, но ее там не будет. Она никогда туда не ходит. Так что тебе не о чем беспокоиться».

Беккер обладал поразительной способностью все планировать и восхищался собственной точностью. Когда он вел Друза по плану этажа, пользуясь карандашом как указкой, в какой-то момент он вдруг остановился и рассмеялся. Друз подумал, что смех — это худшее в нем: резкий, скрипучий, похожий на крик вороны, за которой гонятся совы.

Друз без проблем прошел по переходу и остановился у освещенного оконца в двери. Он был крупным, но не толстым. Его можно было бы назвать атлетом: он умел жонглировать, танцевать, ходить по канату; мог подпрыгнуть в воздухе и щелкнуть каблуками, а потом легко приземлиться, так что зрители слышали только этот стук, точно произнесенное слово.