Дело закрыто - Патриция Вентворт

Хилари Кэрью села не на тот поезд и теперь злилась на Генри, потому что в этом был виноват он, и только он. Это не вызывало ни малейших, ни даже самых крошечных сомнений, потому что если бы она не увидела, как он вышагивает по платформе навстречу ей с таким видом — а другого у него и не было, — будто только что купил этот вокзал и теперь твердо намерен навести здесь порядок, она не бросилась бы в панике в первый попавшийся вагон, который оказался вагоном третьего класса и стоял от нее справа. Теперь-то было абсолютно ясно, что садиться нужно было в поезд, стоявший слева. И вот, вместо того чтобы ехать сейчас в электричке до Уинсли-Гроув, которая, даже останавливаясь каждые пять минут, доставила бы ее к дому номер двадцать по Миртл-Террас как раз вовремя, чтобы успеть к тете Эмелин на чай с печеньем, она неслась куда-то в экспрессе, который с каждой минутой разгонялся все больше и не выказывал ни малейшего намерения останавливаться в ближайшие несколько часов.

Хилари отвернулась к окну и обнаружила там лицо Генри. Это был страшно дождливый, пасмурный день, и Генри злобно смотрел на нее из тумана. Нет, «злобно» было не совсем подходящим словом, потому что для этого Генри пришлось бы, как минимум, разозлиться, а он не делал этого никогда, вместо чего смотрел на тебя так, будто ты маленькая назойливая букашка или невероятно капризный маленький ребенок. Разозлиться, конечно, было бы куда действеннее, но это ведь еще нужно уметь! Вот Хилари, например, умела, с неизменной готовностью и охотой бросаясь в самую гущу любой заварушки. Она кипела от ярости, вспоминая Бучу — большую Бучу-Конец-Помолвке — и чудовищное спокойствие Генри. Он смотрел на нее точно с тем же выражением, с каким только что разглядывал станцию. Самодовольным — вот каким он при этом выглядел. Самодовольным болваном! Вот если бы он попросил ее не ходить на прогулку с Бэзилом, она, возможно, и уступила бы, но он вздумал ей запрещать, наговорив вдобавок про Бэзила кучу гадостей, что уже было и вовсе не его делом. Естественно, она вышла из себя.

Особенно раздражало, что Генри-то оказался прав, но выяснилось это уже после Бучи, кошмарной прогулки с Бэзилом и после того, как она в подробностях высказала Генри все, что думает о нем в целом и его собственнических замашках в частности, и швырнула ему в лицо обручальное кольцо, и, кстати, попала.

Выйди он тогда из себя, они могли бы еще доругаться до полного взаимопонимания и в конце концов помириться, но он оставался спокоен — спокоен, когда она разрывала их помолвку! В ее голове тут же сложился подходящий случаю стишок. Хилари постоянно досаждал маленький бессовестный чертенок, вечно высовывающийся с обидными и дрянными стишками в самые неподходящие моменты. Когда ей было шесть, он поставил ее в чудовищно сложное положение сочинением про тетю Беллу, ныне покойную:

У тетушки Беллы замечательный нос:

Длинней, чем у слоника,

Красней, чем у кролика.

Но зачем такой ей — вот это вопрос!

Она никогда не испытывала к тете Белле особой приязни, а после стиха тетя Белла никогда уже не испытывала особой приязни к ней. Сейчас чертенок выдал следующий шедевр:

Если бы Генри мог рассердиться,

Нам не пришлось бы с ним расходиться.

И это была горькая правда.

Теперь с момента разрыва прошел уже целый месяц, а очень трудно злиться на кого-то столько времени. Не было ничего проще, чем разозлить Хилари, но вот злиться она не умела. Во всяком случае, не очень долго. Где-то к середине месяца у нее появилось ощущение, что самое время получить от Генри письмо с извинениями. Этого письма она прождала всю третью неделю. Последние несколько дней мрачная и унылая перспектива жизни, напрочь лишенной скандалов с Генри, начала не на шутку ее тревожить. Повод разозлиться поэтому пришелся как нельзя более кстати.