Молчание костей - Джун Хёр

В столице царило безмолвие.

Обычно на дороге перед дворцом Чхандок ^[1] уже с раннего утра было не протолкнуться: у прилавков с рыбой толпились женщины, сновали туда-сюда земледельцы с овощами и фруктами, расхаживали ученые в шелковых одеяниях и монахи с четками на шеях, без устали гонялись друг за другом дети с обгоревшими, липкими от жары лицами. Но не сегодня.

– Как вы считаете, полицейский Кён, слухи не врут? – По черным черепичным крышам стучал дождь. Я надвинула соломенный саткат ^[2] на лоб, и капли воды покатились с его остроконечной вершины к широким полям. – Короля действительно убили?

Под ногами усталых стражей порядка хлюпала грязь.

Кён – самый молодой среди полицейских, шедший последним в строю, – бросил на меня через плечо яростный взгляд:

– Следи за языком. Ты больше не в своей деревне, а в столице.

Он говорил об Инчхоне. Несколько месяцев назад я покинула родной дом и приехала в столицу, чтобы стать полицейской тамо ^[3] – крепостной служанкой, девочкой на побегушках.

– Но, э, вот что я тебе скажу, – полицейский Кён оглядел серую улицу и поправил пояс черной полицейской формы. – Когда король Чонджо ^[4] умер, с горы Самгак донеслись ужасные рыдания, а солнечные лучи сплелись, взорвавшись снопом искр.

– Предзнаменование? – прошептала я.

– И плохое. Старым порядкам настал конец, на смену им придут новые – и прольются реки крови.

Король был мертв, и нашим жизням суждено было измениться. Об этом поговаривали даже полицейские, которым я подавала вино. Их разговоры о политике и государственных изменах вызывали во мне целую бурю эмоций. Даже в тот момент, когда мы по приказу инспектора направлялись на место преступления, я не могла думать ни о чем другом.

– Давай-ка расскажу тебе кое-что о столице, новенькая. Тут все хотят только одного – власти. Завладеть ею или же упрочить. – Кён цокнул языком и отмахнулся от меня: – Хотя зачем тамо все это знать? Женщинам вообще не положено болтать столько, сколько болтаешь ты.

Меня кольнула досада. Он, конечно, прав – хотя я пока не считала себя женщиной. Мне было всего шестнадцать. Тем не менее я уже знала, что одним из семи женских грехов является чрезмерная разговорчивость. Мужчина был вправе даже развестись с женой, если та слишком много болтала.

В своем желании разбираться во всем на свете я винила старшую сестру. Для служанки она была необыкновенно умна: знала множество буддийских и конфуцианских стихов, однако всячески старалась скрыть это от меня и односельчан. Я вечно тянула ее за длинный рукав и просила рассказать что-нибудь еще, а она вырывалась со словами: «Лучше тебе этого не знать. Не выделяйся, не проявляй любопытства и тогда проживешь долго, Соль». Раньше я ненавидела ее за это, но теперь начинала понимать. В последнее время мое любопытство навлекало на меня одни неприятности.

– Эй, ты!

Я подняла глаза. Из-под широких полей черной полицейской шляпы на меня смотрел инспектор Хан. Бусы, нанизанные на завязки, свисали у него под подбородком, колеблясь под проливным дождем. За его спиной я увидела мужчин, которые, должно быть, приехали на место преступления до нас: двух полицейских, помощника прозектора, судебного клерка и полицейского художника. Я поспешила к инспектору. Краем уха услышала бормотание полицейских, с которыми сюда прибыла:

– Караульный нашел.

– Когда?

– Под конец дежурства на Южных воротах.

Я сложила руки перед собой и поклонилась инспектору Хану – даже ниже, чем следует. Немногие были достойны увидеть верх моей шляпы, и инспектор Хан входил в их число. Он напоминал мне большого пятнистого леопарда, который водился в моей деревне: быстрый мускулистый охотник, превосходно умевший прыгать, лазать и бесшумно пробираться сквозь заросли, не потревожив практически ни одной травинки.

– Вы меня вызывали, инспектор, – заговорила я.

– Взгляни на нее.

Он указал на бугорок в нескольких шагах от нас. Я зашла в тень от стены, которая окружала столицу Чосона, город Ханян ^[5]. Эта стена была такой высокой, что заслоняла горы, и такой толстой, что захватчикам понадобилась бы тысяча лет, чтобы разрушить ее. Однако, сколь бы опасным ни был мир снаружи крепости, похоже, внутри тоже крылась угроза.

Я подошла к распластавшейся лицом вниз женщине. Желудок судорожно сжался. Судя по одежде – длинному платью и жакету из шелковистой рами ^[6], богатому цветочному узору на подоле и рукавах, – она была из знатного рода.

– Переверни ее, – приказал инспектор Хан. – Надо взглянуть на рану.

Я перешагнула через труп, наклонилась и приподняла женщину за плечо. Именно поэтому в столичной полиции и держали служанок вроде меня: моими руками полицейские арестовывали преступниц и осматривали пострадавших женщин. Конечно, это во многом мешало расследованиям, но что делать: мужчинам было запрещено касаться женщин, не связанных с ними родством. Таков был закон – закон Конфуция.

Я перевернула труп. Зашелестела объемная юбка. К моему рукаву прилипли длинные мокрые волосы, и я чуть не отскочила от тела.

Только бы не закричать.

Я закрыла глаза. В груди гудела паника. Я работала в полиции всего несколько месяцев и ни разу в жизни еще не дотрагивалась до убитых. Глубоко вдохнув, я убрала с рукава влажные пряди и заставила себя снова опустить взгляд. На белом воротничке алела кровь. По бледному горлу женщины тянулся глубокий порез с рваными краями. Ее глаза застлала пелена, а на лице, там, где когда-то был нос, зияла окровавленная пещера – как у скелета.