Тайны захолустного городка - Вячеслав Белоусов

Воровством Глиста и Хомяк промышляли с малолетства. Были у них, как у всей заводской мелюзги, простые, обычные фамилии и почти одинаковые биографии: оба потеряли отцов в первые годы войны, у Глисты мать скоро спилась и повесилась, оставив его на попечение полуслепой бабки; славившаяся до войны красотой в заводском посёлке мать Хомяка после похоронки тоже стала впадать в горькие гулянки, водить домой мужиков, облапошивать их и спекулировать на городской «толкучке». Обитавшие в одном бараке вечно голодные Глиста и Хомяк с утра страдали одной мыслью – набить чем попало брюхо до вечера и пропадали по чужим садам и огородам, пока однажды Хомяк, объевшись сырой свёклой, едва не отдал концы в местной больничке, куда доволок его еле живой товарищ. Повзрослев и усвоив, что надеяться им не на кого и друг без друга не обойтись, они пристроились потрошить карманы одноклассников, незаметно обратившись в коварных зверьков и став грозой уличной шпаны. Худой и длинный Глиста мелкими острыми зубами, словно крыса, мог на спор перекусить электрический алюминиевый провод и как-то в отчаянной драке с превосходящими его в силе и по возрасту здоровяком почти отгрыз большой палец ноги, которым тот мутузил его, упавшего. После боевого триумфа авторитет Глисты достиг таких высот, что Хомяк, непререкаемый вожак их шайки, остерёгся, как прежде, пренебрежительно сплёвывать в его сторону и уважительно хлопал по плечу, советуясь о замышляемых авантюрах, за которые их обоих вскоре и вытурили из заводской школы, где дружки просиживали в одном классе не один год и давненько стали бельмом на глазах учителей, а в особенности у директора, прозванного изобретательной пацанвой за зычный рык Тарзаном, и его заместителя Льва Руслановича, естественно, носившим кличку Льва. Придумывать прозвища не было необходимости, они родились сами собой после неоднократных просмотров подростками трофейного кинофильма, где пленявший всех Вайсмюллер, сыгравший героя, диким воплем собирал стадо обезьян на охоту, носясь по джунглям и раскачиваясь на лианах, смело дрался с удавами и львами, раздирая им пасти голыми руками. На свою беду директор школы физическими данными ужасно походил на Тарзана; высок и могуч, приходя в ярость от поведения воспитанников, он порой ревел пуще человекообразной обезьяны, ну а завучу, не менее грозному, но значительно уступавшему начальству размерами, не оставалось ничего другого как прозябать Львом.

Оба руководителя школы считали дни, когда случай позволит им избавиться от обоих шалопаев, и он наконец подвернулся.

Хомяк сорвался на математичке Элеоноре. Красотка была разведена и потому, как всякая одинокая женщина, задёргана и экзальтирована, вся на нервах, она при этом не уступала по прелестям Грете Гарбо. Насмотревшись на похождения мамаши, Хомяк рано постиг трепет от противоположного пола; теперь он задыхался от чувств, когда Элеонора, покачивая крутыми бёдрами и обдавая ароматом экзотических духов, проплывала мимо его парты. Не контролируя себя, он непроизвольно фыркал, что больше походило на гнусное хрюканье, и однажды это сыграло с ним глупую шутку. Приняв отвратительное хрюканье на свой счёт, взбешённая Элеонора резко обернулась и влепила разинувшему рот Хомяку звонкую пощёчину. Класс ахнул. Хомяк покраснел, как ошпаренный кипятком рак, но не сдвинулся с места.

– Вы хам, Хомяков! – выкрикнула Элеонора, убегая к доске.

С лица Хомяка сползала краска, на побелевшей коже алел лишь след пощёчины…

Напрасно Глиста всю следующую неделю приставал к дружку с вариантами мести, тот оставался нем и мрачнее могилы. Но наконец взрыв грянул…

Выгнав всех из класса на перемене перед уроком математики, Хомяк приказал дружку крепко держать дверь, а сам вбил в стул учительницы парашютную иглу. Присядь Элеонора хоть на секунду, длиннющее жало глубоко пронзило бы её ягодицы. Возмездие было нечеловечески жестоко, мало того, оно бесспорно несло увечье бывшему кумиру. Даже Глисте стало не по себе, когда он попытался измерить торчащее из стула коварное остриё.

– Калекой станет! – со страхом и без сомнений выдохнул он, обернувшись к Хомяку, статуей застывшим у окна, скрестив руки на груди. – В тюрьму не угодим?

Хомяк не шелохнулся.

– Может, чуть укоротить?

– Пошёл вон! – рявкнул Хомяк, отрешённо встретив ударивший по ушам звонок, предупреждавший о конце перемены.

– Есть ещё время… – взмолился Глиста.

– Вали на место! – двинулся к двери Хомяк и выдернул палку, сдерживавшую дверь и рвущуюся в класс толпу. Сам пропустил всех и медленно пятясь спиной, отступил к последней парте, где трясся Глиста.

Четыре тревожных глаза следили за движениями математички, наполненные ненавистью и страхом, они ловили малейшие её шаги. Вот Элеонора прошествовала к столу, вот замерла у доски, касаясь стула, кажись, ещё мгновение – и сядет на него! Нет! Медленно зашагала по классу, взяв и открыв журнал. Прозвучало обычное:

– Дежурный! Все в классе?

Урок начался, и сорок пять минут Элеонора не опускалась на стул, ни разу не бросила взгляд на последнюю парту. Хомяк давно понял свой промах и, опустив голову, мрачно дожидался заслуженной кары.

– Кто-то заложил из своих! – зло шепнул он толкавшему его в бок Глисте. – Не трясись, тебя не выдам. Вот суки! Узнаю – загрызу! Сопи в дырочки. Ты – в стороне.

– Может, дёру дать?

– Себя выдать заранее?

Так и пронервничали до звонка, как на раскалённой сковородке, пока Элеонора с лицом, набиравшим краску гнева и ненависти, не застыла у доски перед помертвевшим в жутком ожидании классом, пока ни распахнулась дверь от жёсткого толчка и внутрь ни прошествовала шеренга учителей во главе с Тарзаном и Львом. Замыкал процессию почему-то их заводской участковый по кличке Градус. Он тихо запер дверь на ключ, будто отрезая путь к отступлению, что привело некоторых в замешательство, даже невозмутимого директора, который, не долго думая, заорал вайсмюллерским фальцетом:

– Встать всем!

Для многих происходившее далее вспоминалось дурным сном. Рванувшийся из-за парты Хомяк в несколько прыжков выскочил к доске, набычил голову, укрыл её портфелем, тараня и разбрасывая всех, и врезался в дверь подобно артиллерийскому снаряду. Гулко ухнув, дверь слетела с петель, щепками брызнули филёнки, а Хомяк, кувыркаясь, вылетел в коридор. В руках пытавшегося его удержать участкового остался лишь клочок воротника рубашки беглеца. Сам Градус стонал у косяка, схватившись за плечо.

С тех пор Хомяк словно в воду канул. Участковый загонял заводских дружинников, сам облазил все подвалы и заброшенные сараи, но даже Глиста, которого исключили из школы следом за дружком, не мог напасть на его след.