Друзская сага - Виталий Каплан

Галилея парит в дымке, словно огромная цветастая птица. Зной. Млеют жёлто-зелёные холмы с пологими, как по лекалу наведёнными склонами. Клубятся белоснежные созвездия — цветут вишни, черешни, сливы, миндаль… Чудо, волнующее утомлённый солнцем глаз. Ицхак спохватился — будто от дрёмы, увидев знак «Хорфеш». Сразу свернул и, едва вписавшись в поворот, вылетел за разделительную полосу. Затормозил у деревянного домика с вывеской «Козьи гостинцы». Обернулся назад, взглянул на Бенциона. Оба молчали. Можно было ехать дальше, или немного постоять, заглушив «Мазду». Кастовая тишина, предвестница пророчеств. Ицхак, задрал подбородок к небу, прикрыл глаза ладонью и напевно, на нерве, словно нанизывая звуки на басовую струну, возвестил:

— Слушай, Израиль. Господь — Бог наш, Господь один!

— Аминь, — подтвердил Бенцион, и, чтобы усмирить неловкость, принялся рассматривать вывеску, — давай заглянем, может, это судьба.

Ицхак, поправив кипу, кивнул.

Дверь распахнута, внутри свет, никого. Холодильная витрина с шедеврами из козьего молока. На крючке ценник. Под ним на столике, покрытом шерстистой тканью, шкатулка-касса. И тут же старинные весы подле древней радиолы.

— Ты когда-нибудь видел подобное? — удивился Бенцион.

— Говорят, в Европе полно семейных магазинчиков. Самообслуживание. Едешь по сельской местности, вывеска, сворачиваешь в минишоп… Деликатесы напоказ, без продавца. Список, стоимость, коробочка для оплаты. Проще некуда… выбираешь, рассчитываешься, едешь дальше. Я спорил с попутчиками — в Израиле такое нереально.

Взяли йогурт, по пирожку с корицей, оставили деньги и записку с добрыми словами.

— Кажется, дружище, это не просто продукты. Чувствуются домашние тепло и свет, — признался Ицхак, вгрызаясь в ароматную выпечку. Солнце подогревало улыбку.

Друзская ^[1] деревня напоминала застрявшее в безвременье средиземноморское селение. Оттиск американского стиля, приправленный вычурностями французского Прованса.

Дорогу выбирать не пришлось, «Мазда» покатила по центральной улице. Выглядевшей скорее традиционно, чем экзотически. Подле домов выпас автомобилей — чаще «Мерседесы», «BMW», «Ауди». Нараспашку кафе, рестораны, пекарни, магазины, прилавки. В лавчонках, словно вывернутых наизнанку, бесчисленные ненужности — приманка неразборчивому туристу. Шмотки с камушками, блёстками и осколками зеркал, разнокалиберные сувениры с видами всего, что положено увидеть в Израиле. Россыпи неказистых туфелек, выделанных под золото и серебро, расписной фарфор, медные, жарко начищенные сковороды, от гигантских до порционных. Всё привлекательное издали, но топорное вблизи. Исключением, разве что, мебель и коврики, в плетении которых друзы искусники.

Мучительный запах кофе с кардамоном. И встречные спешат поздороваться.

— Закрой окно, — прокричал Ицхак навстречу ветру, — кондиционер зря ишачит… направление — юг?

— С севера на юг. Кардо Максимус ^[2], — уточнил Бенцион, подняв стекло — ежели по Римским канонам. Жаль, такого аромата в Тель-Авиве не сыщешь.

— Или открой! Вправду, фимиам! Когда ещё вырвемся сюда!

— Бедняга Мансур, — вздохнул Бенцион, ленивый в движениях, но с расторопной мимикой, — парень слишком привязан к отцу… Это мы, евреи, перестали чтить стариков. Ждём случая спровадить в Дом престарелых… И утешить совесть наследством.

— Не преувеличивай.

— Ни грамма. Как есть.

«Мазда» возносилась по вздыбленному шоссе словно из ущелья. Или низвергалась, как в пропасть.

Ицхаку всё ещё хотелось возразить, но сдоба умиротворила. Отвлекала скученная обособленность подворий. У всех на въезде стоянка, подарок для кого ни возьми, от гостя до хозяина. Постройки с расчётом на внуков и правнуков — гармония обстоятельного взгляда на жизнь с ощущением будничной радости. Нарядность мировосприятия — легендарная черта друзов — первым делом обнаруживается в архитектуре. Крыши-террасы, балконы, арки, лестницы с колоннами, балюстрадами, гипсовыми горшками и фигурками львов. Стены чистые, светлые, реже выкрашенные в торжественные тона.

Сбавив скорость на повороте, «Мазда» втянулась в лабиринт, где со встречным транспортом не разойтись.

Показалось, стало темнее, тише. Или отсрочили правила. Кто едет первым? Не обсуждается — сначала шейхи, после по старшинству. Гости — вне очереди. Дорогу в любом случае уступят, предложат развернуться возле дома, где за столом во дворе домашние дарят улыбки, и дети восторженно машут руками.

Ицхак осторожно, как на экзамене, крутил баранку, стараясь не ободрать внедорожник в тесноте о камень.

— Вспомнил, где Народный дом? ^[3] — спросил Бенцион.

Ицхак передёрнул плечами:

— Давно не был здесь. Где-то возле хильвы ^[4] Представь себе.

— Ничего не слышал об этом.

— Пора бы. Дом Собраний. Там учат детей правилам жизни. Крупицам религии. Постигший их становится «посвящённым». Укаль, как они называют.

— Запомню. Что дальше? Все пути ведут в Рим?

— Не факт, знаешь ли, не факт, — огляделся Ицхак.

Выбор оставался за ним, но улочки рассыпались, как порванные бусы. Разбежались кто куда. Главная нитью вилась к солнцу, и «Мазда» грузно взобралась на площадь, затопленную зноем.

Близился полдень.

— Кажется, Народный дом — уникальность… то похороны, то торжества, — проговорил Бенцион, тоже внимательно осматриваясь, — не стоит ждать траура в окнах.

— Наверняка… — ответил Ицхак, — у друзов комфортное отношение к рождению и смерти.

Мимо просеменили женщины, шёпот терялся в шорохе одежд. Обе в светлых платках и тёмно-синих платьях, мешковатых, словно с чужого плеча. Ицхак с чувством приподнял над рулём руки — кто знает, как встретят они вопрос незнакомого мужчины. Притормозил возле живописного старика. Вислые усы, мраморно-белый тюрбан и необъятные галифе.

— К гадалке не ходи, дресс-код фанатика веры, — предостерёг Бенцион, — на службе друзы терпимей к моде.

Дед царапнул взглядом «Мазду».

— Доброе утро, шейх, — почтительно высунулся из окна Ицхак, — хочу спросить, как добраться к Народному дому…