Узурпатор ниоткуда - Дмитрий Дубинин Страница 9

Более того, когда я поравнялся с этой махиной, то почти сразу же обнаружил дорогу! Вернее, хорошо заросшую травой и молодыми деревьями просеку.

Но дорогу здесь когда-то действительно пытались строить! Во всяком случае, начали расчищать джунгли. А «толстокожим животным» оказался обычный бульдозер-скрепер, старый, ржавый и почти по оси ведущих колес погрузившийся в почву. Чуть поодаль стоял другой бульдозер, поменьше, за ним — грейдер и трелевочная машина. Вся техника оказалась советского производства. Хозяев этой техники, надо думать, поблизости нет и уже очень давно.

Дорогу, безусловно, начинали строить с запада. Со стороны заходящего солнца и шла старая просека. Заросла она действительно сильно, пеший поход по ней почти не отличался бы от передвижения по девственному лесу. Зато вот если бы удалось добраться до «Мерседеса» и завести его…

Стоп! Ведь это, кажется, очень похоже на выход из положения… Если только…

В баке бульдозера позади кабины явно что-то было, судя по звуку. Я добрался до топливопровода и попытался открутить задвижку. Она подалась не сразу, но все же скоро подалась, и запах солярки ударил в нос. Уже неплохо!

Я не был в курсе, насколько велик срок годности у дизельного топлива, тем более местного разлива, но это был, пожалуй, единственный шанс. Разумеется, сдвинуть с места дорожно-строительную технику, ржавевшую под африканскими дождями не один год, я даже и не собирался пробовать. Действовать надо было иначе. Одно вот только беда — вокруг ни одной канистры, ни одного более-менее приемлемого бачка, чтобы таскать на себе. Значит, придется возвращаться. Но это завтра, только завтра. Сегодня я отсюда никуда не двинусь, не заставите!

На ночлег я собрался расположиться именно здесь — при мысли о темном лесе становилось неуютно. Я проверил кабины у всех машин, убедился, что для ночевки лучше всего подходит трелевочник, а заодно разжился зажигающимися спичками, неплохим ножом и пачкой сигарет неизвестной мне марки. Сигареты несчетное число раз отсыревали и высыхали, и курить их было уже невозможно. Пришлось оставить гадкую привычку до лучших времен.

Но плоская бутылка почти не выдохшегося виски в половину пинты, когда-то початая машинистом скрепера, меня обрадовала больше. Словом, когда я укладывался на пружинящее сиденье кабины с надежно закрытыми дверями, то уже почему-то не сомневался в том, что попаду в цивилизованные места не позже, чем через два, максимум три дня.

Думаю, все мои знакомые уверены в том, что я очень уж большой оптимист.

* * *

Первую посадку на африканском континенте я толком не запомнил — то был промежуточный аэродром в Каире. Тут мне делать было особенно нечего, да и Дэйв никого с борта не выпустил, за исключением Анатолия. Ему было поручено сходить за беспошлинным спиртным, а заодно уладить дела с заправкой самолета и со службой безопасности полетов, поскольку у ее представителей возникли сомнения в том, сможет ли наш лайнер взлететь еще хотя бы один раз.

Не буду врать насчет технического состояния нашего «Антонова», но воздушное судно было далеко не самым древним из линейки «двадцать шестых». Дэйв и Толя относились к летательному аппарату философски — «только не надо мешать ему лететь». Майк, как я почти сразу понял, был довольно бестолковым бортмехаником; Фенглер соображал в авиационной технике куда больше. Раза три во время полета он задирал свой крючковатый нос, словно бы к чему-то принюхивался, а затем обращался к Дэйву явно с советом, а то и с настоятельной рекомендацией. Причем по-немецки. Дэйв, как я убедился, немецкий понимал отлично, потом звал к себе Майка и что-то орал ему на родном языке, минуя самолетное переговорное устройство. Майк, который явно не знал по-немецки почти ничего, тихонько злился, но шел выполнять поручения командира, касающиеся как раз именно технического обслуживания материальной части.

Еще один длительный перелет — и мы прибыли к месту, где, собственно, и нужно было один груз сдавать, другой — получать. Наш самолет совершил посадку в аэропорту города Банги, столицы Центральноафриканской республики, получившей известность в широких кругах, скорее всего, благодаря знаменитому Бокассе, президенту и людоеду. Тому самому, у которого на почве хронического пьянства развилась мания величия, и он объявил себя императором, после чего, если я не ошибаюсь, в отношениях между ЦАР и СССР, и без того не слишком теплых, появился политический ледок. А когда диктатор сожрал человек двести студентов и разворовал казну страны, лопнуло терпение и у французов, которые тоже имели на страну свои виды. Причем более традиционно.

На французском общался и Дэйв с наземной службой по радио. Я в очередной раз задал себе вопрос — какого черта меня все-таки взяли на эту работу без знания многих языков, употребляемых на континенте? Или меня на самом деле будут использовать как болвана? Для чего?

… Самолет тряхнуло. Нас бросило в воздушную яму, потом Дэйв заложил вираж, и в иллюминаторе появилась центральная Африка с птичьего полета. Красновато-желтая земля, ярко-зеленые развесистые деревья… На хорошей скорости «Антонов» грохнул колесами по взлетно-посадочной полосе и понесся по ней такими скачками, что даже крыльями стал махать, словно гигантский орел. Дэйв тормозил не только двигателями, но и колесами — полоса здесь имела почти критическую длину.

Мы подрулили к месту стоянки, где стоял отчаянно жестикулирующий абориген, и Майк распахнул люк. В самолет ворвался горячий и сырой воздух. К нам подкатила древняя пожарная машина, лихо тормознула у самых лопастей, после чего два дюжих черных парня немедленно развернули рукав и начали заливать водой колеса нашего лайнера. Снизу начал подниматься пар. Пожарные несомненно получали удовольствие от своей работы — они даже приплясывали и широко скалили зубы при этом.

Несмотря на то, что самолеты здесь не в диковинку, на летное поле вылезло человек десять явно праздных зевак. Аэродромные службы здесь словно бы слыхом не слыхивали ни о контртеррористических операциях, ни о металлоискателях, ни о других изобретениях цивилизованного мира. С улицы, минуя маленькое здание аэровокзала, на поле мог пройти любой, какие бы намерения у него ни были.

Следом за пожарной цистерной к самолету подъехал открытый «Лендровер», в котором привезли местного инспектора безопасности полетов — громадного негра свирепого вида со всеми признаками хронического алкогольного отравления. На странном языке, отдаленно похожем на французский, он потребовал у Дэйва полетный журнал, а когда получил требуемое, начал придирчиво его листать. Мне было видно, что журнал велся на английском.

Инспектор хрипло и нудно начал к чему-то придираться. Дэйв терпеливо его выслушал, затем провел в кабину. Оттуда донесся до боли знакомый стеклянный звон, а затем совсем уже не свирепый инспектор вернулся обратно в отсек, таща в одной лапе бутылку с купленным в каирском аэропорту виски, а другой лапой — запихивая в карман зеленоватые купюры.

— Выходим, — сказал Дэйв. — Сегодня всем отдыхать. Работать будем завтра. Поэтому сильно не увлекайтесь.

— А таможня? — тихо спросил я, спускаясь вслед за командиром по трапу.